Книги
Венчание Луминицы и кнеза Ченаде решили проводить не в скромной деревенской церкви рядом с домом Тордешей, а в величественном храме Святого Иоанна, который находился в полудне езды от дома невесты и дома жениха.
Свадебный поезд выехал из дома затемно. Всю ночь шел моросящий дождь. К утру дождь поутих, но набрякшие над головой свинцовые тучи грозили в любой момент вновь разразиться ледяным дождем. Плотно слепившееся небесное марево не давало пробиться на землю ни единому лучу рассвета.
Мрачная погода не способствовали оживленной беседе. Повозки и всадники неторопливо и в полной тишине вступили в промозглую предрассветную морось.
Жених должен был ждать невесту в церкви. В знак уважения он послал нескольких знатных вельмож в качестве дружек. Они должны были забрать невесту из родительского дома и вошли в эскорт Луминицы. Среди них был и Михай, который вежливо кланялся Луминице издалека, но в глазах его особого пиетета не читалось.
Казалось, что Луминица, ехавшая верхом на лошади в окружении знатных гостей, должна была ощутить гордость и радость от подобного внимания, однако ее настроение было под стать погоде и окружающей местности.
Ночью переволновавшаяся девушка почти не спала, а встав задолго до рассвета, не смогла проглотить ни крошки хлеба. Потом под грустные заунывные свадебные песни ее долго одевали и обряжали. В груди у Луминицы были лишь холод и страх, но по традиции невеста должна была плакать, и Луминице пришлось выжимать из себя слезы, отчего она совсем одурела и перестала соображать.
Со двора она смутно слышала шутки своих домашних и приехавших гостей, которые согласно древним обрядам выкупали невесту. Вот гости взорвались смехом, когда вместе невесты им попытались подсунуть разукрашенную Айонелу. Вот звонко прозвенели монеты, которыми дружки одаривали всех вокруг. Вот они выкупали свадебный каравай. Но все эти радостные вскрики и смех только увеличивали сумбур, который творился у Луминицы в голове.
Теперь у нее кружилась голова, и вместо радостного возбуждения она ощущала безнадежную обреченность преступника, которого везут к месту казни под конвоем.
Сырой туман клубами вился над темной дорогой и путался под ногами лошадей. Факелы почти не рассеивали ночной мрак, который сторожил путь свадебного поезда. Мерный глухой шаг лошади убаюкивал Луминицу, и вскоре она стала видеть все смутно, как сквозь легкую дрему. Ели и пихты клонили ветви и неодобрительно посматривали на нее из-под бровей-ветвей. Вот кто-то коснулся ее колена, и Луминица увидела на дороге идущую рядом с ней молодую женщину, которая держала в руке узелок.
Чело женщины было нахмурено, и между сдвинутыми бровями залегли складки, как будто от тяжкой думы. Глаза были печальны, а по бледной щеке то и дело сбегала одинокая слезинка.
- Куда ты идешь? – спросила ее Луминица.
Женщина обратила к ней скорбное лицо.
- Я иду к своему мужу, мастеру Петре. Заработался мой милый, проголодался, ждет-пождет, не несет ли ему женушка обед.
- А где работает твой муж?
- А ты разве не знаешь, госпожа? – удивилась женщина. - Ты же едешь туда венчаться. Храм Божий он строит, - женщина немного помолчала и задумчиво продолжила: - Прекрасен храм Святого Иоанна! Сложены стены его из белоснежного песчаника. Поди поищи такой камень - нет его светлее и чище во всей земле нашей. Прекрасны высокие главы его, взнесенные ввысь тонкими барабанами³². В чудно изогнутые окна вливается свет, чтобы под его лучами золотом пылали настенные фрески и яро горели из-под купола глаза Пантократора³³. Чуден тот храм! Замысловатая каменная резьба оплела его стены снаружи, оплела подобно паутине, подобно девичьему тонкому шитью, подобно тонким девичьим пальцам, сложившимся в неведомый узор. Чуден тот храм, да только нет его.
- Как так нет? – не поняла Луминица.
- А так, - ответила женщина. - Чуден тот храм, да только не могут его построить девять мастеров и один главный мастер, мой муж Петре. Бьются рабочие каждый день с утренней зари до поздней ночи: кладут и ровняют камни, скрепляют их известью, все выше и выше, и вырастает к ночи высокая стена. Да только напрасны их труды: за ночь опадает и разрушается храм. Заклял это место какой-то нечистый, и сколько ни бьются мастера, нет им удачи.
- А почему же не бросят они проклятого места?
- Не могут они, - грустно покачала головой женщина. - Наказал им господарь возвести храм именно в этом месте. Грозно наказал. И обещал он в случае удачи пожаловать их казной золотой и почетом, а в случае неудачи наградить каждого острым колом. Вот и бьются они, утром кладут, а ночью плачут, глядя, как работа их рушится у них на глазах.
- И что ж, никак не разрушить им чары злые?
- Почему ж нет, есть способ, - женщина немного помолчала и, еще больше нахмурившись, продолжила: – Молился господин мой Петре по утренней заре, и в полудень, и ввечеру, и явилась ему во сне Богородица. Храм тот, говорит, требует жертвы особой - не работы, не пота, а крови. Нужна ему человечья жертва, да и не всякий для нее подойдет. Отдать вы, говорит, должны ему самую дорогую кровь: невесту ли, жену ли или просто любу свою.
- Как же так?! – ужаснулась Луминица.
- А так, - вздохнула женщина. - Поднялся на рассвете муж мой Петре и говорит другим мастерам. Так, мол, и так, рекла мне Богородица, что только тогда будет твердо стоять храм, как замуруем мы заживо в стену одну из дорогих нам женщин. Делать нечего. Повздыхали мастера, да и сговорились ничего не говорить своим женам, а та, что первая придет и обед принесет, ту и пожертвовать на храм Божий.
Женщина замолчала. Луминица тоже ехала молча. Меж деревьями стояла мгла, оттуда сочился на дорогу туман и наматывался на ноги лошадей. И лошади, и люди, и повозки - все были по пояс погружены в туман, который гасил звуки шагов. Луминице стало казаться, что туман что-то шепчет, и вскоре она начала явственно разбирать голоса.
Божий храм нельзя воздвигнуть без крови.
Не взнести ему к Всевышнему главы,
Почернеет белоснежная стена,
Коль не будет плотью дань принесена.
Потускнеет позолота у креста,
Коль не будет жертва люба и чиста.
Лютый ветер будет камни разрушать,
Коль не в муках устремится в рай душа.
Бесплотные голоса окружали Луминицу со всех сторон, и шепот их был едва слышен.
- Только схитрили девять мастеров, - продолжила женщина свой рассказ, и голоса смолкли, - предупредили они жен своих, чтоб не шли те на смерть и муку. Только Петре мой не сказал мне ничего.
- Зачем же ты идешь туда? – испугалась Луминица. - Не ходи, беги отсюда!
- А как же мне не идти? – женщина подняла на Луминицу страдающий взгляд. - Должна же я принести Петре моему обед. Вот встала я затемно, собрала узелок и отправилась к храму, где муж мой работает. Трудится он не покладая рук, и трудам его конца не видать. Изробился весь, как тень стал. Жалко мне его, любимого моего. А вот уже и храм близко, – Лицо женщины просияло. - Слышишь, как в колокола-то весело звонят?
Луминица прислушалась. Издалека-издалека слышался свадебный переливчатый звон колоколов…
- Ты, никак, задремала, дочка?
Луминица вскинула голову и очнулась. Лошади так же медленно продвигались через сырой сумрак леса. Отец ехал рядом и с доброй усмешкой смотрел на дочь.
- Вот мы почти уже и приехали, - сказал он, показывая рукой.
Лес расступился, и внизу в долине они увидели белоснежный храм. Сверху храм смотрелся как изящная костяная игрушка, вырезанная гениальным мастером. Небо на востоке розовело и красило верхнюю часть стены в алый пылающий цвет. Купола его рьяно рдели в утреннем небе. Звон колоколов глухо колебал сонные горы и лощины.
Кони стали медленно спускаться с горы в долину. Отец ехал рядом с Луминицей.
- Батюшка, а правду говорят, что когда храм строили, женщину в стены вмуровали живую?
- Кто это тебе рассказал, дочка? – отец недоуменно посмотрел на Луминицу.
Луминица смутилась, но желание узнать пересилило неловкость.
- Мне одна женщина рассказала. Ну так правда это или нет?
- Не знаю, Луминица. Если и было что, то давно это было. Храм-то старый. Мне в детстве отец рассказывал похожую легенду, но правда это или нет… - отец развел руками.
- Батюшка, а вы не расскажете мне, что там дальше было? Ну, договорились мастера, что принесут в жертву первую женщину, которая утром придет, а дальше-то что было?
- Зачем тебе это, дочка? День-то сегодня какой радостный, веселый. Зачем такие ужасы вспоминать?
- Батюшка, милый, пожалуйста, я не успокоюсь, пока до конца все не услышу, я очень прошу вас, расскажите.
- Ну ладно, ладно. Расскажу, Луминица. Хоть история эта и мрачная, к нашему торжеству сегодняшнему не подходящая. Да ладно. В легенде, значит, так рассказывается. Стали мастера ждать на другое утро чью-нибудь жену. А мастер главный даже наверх храма залез, чтобы издалека увидеть.
Вот смотрит он и видит – идет его жена любимая Илинка с узелком. Испугался тут мастер, загорелось у него сердце, как уголь. Пал он на колени и взмолился Богу, чтобы пошел ливень страшный. Чтоб испугалась Илинка и домой воротилась.
Внял Господь его страстной молитве и обрушил на землю ливень. Дождь стеной пошел, дороги сделались реками, а луга болотами непролазными. Илинка вся насквозь промокла, одежда ее облепила, дождь лицо сечет, а она вперед и вперед идет.
Взмолился тут мастер Богу, чтоб град страшный пошел. И полетел на землю град ледяной. Ветки трещат, птицы на землю замертво падают, а Илинка голову рукой прикрыла и все вперед и вперед идет.
Попросил тут мастер у Бога ветра сильного, и снова внял Господь его молитве. Подул сильный ветер: бревна по земле волочит, кусты пригибает, деревья с корнем вырывает. А Илинка прижала к груди узелок, согнулась и знай себе идет.
Взмолился тут снова мастер, попросил о темноте кромешной, и в который раз послушался Господь. Пала на землю тьма беспросветная. Стало ничего не видно, зрячие, как слепые, по земле бродят. Илинке тоже тьма глаза застилает, но она все идет, рукой дорогу нащупывает. Сколько раз падала, но опять вставала и дальше шла. Шла, шла и дошла до храма.
Почернел тут мастер лицом и говорит рабочим и мастерам: «Возьмите жену мою и замуруйте ее в стену».
- Ах! - вскрикнула Луминица. - Как он мог свою жену любимую на смерть мучительную отдать?!
- Ну, дочка, а что же ему, бедняге, оставалось? Они же все на иконе хлебом и солью клялись, Богу клятву давали. Так вот. Обманули мастера Илинку. Говорят: давай, мол, в шутку тебя стеной окружим. Она и согласилась. А стена-то растет и растет. Она уж и выбраться не может оттуда, - отец бросил взгляд на Луминицу, которая с расширившимися от ужаса глазами смотрела на отца. - Так и замуровали ее бедную заживо. И храм построили. Вон он какой красавец получился! Божий дом на радость людям!
Свадебный поезд приблизился к стенам храма. Дивно-дивный своей изукрашенной красотой предстал он пред ними. Стены церкви уходили в высоту, туда, где высилась причудливо устроенная крыша. Прясла стен, пилястры, арки и наличники окон были покрыты затейливым орнаментом. Листья, цветы, виноградные лозы, девичьи головки, чудо-птицы, драконы, морды каких-то неведомых зверей переплетались между собой, являя миру невиданные в природе сочетания, чарующие и пугающие.
Луминица прикоснулась к стене храма. Белый камень был холоден хладом мертвого тела, но как будто ожил и вздрогнул от ее прикосновения. Луминица отдернула руку. Все в этом храме восхищало и ужасало ее. Его нереальная, почти призрачная красота лежала за гранью человеческой фантазии. А сужающийся многоарочный вход был, казалось, входом в другой, потусторонний мир.
- Жених уже приехал и ждет, - заторопили Луминицу церковные служки.
С бьющимся сердцем Луминица вступила в храм. Ее окутал сырой холод, пропитанный запахом благовоний. Жених уже стоял перед аналоем и разговаривал с седым сгорбившимся священником. Кнез обернулся. Его черные глаза строго взглянули на Луминицу, и девушка потупилась.
- Исповедовалась и причастилась ли ты, дочь моя? – обратился к ней священник.
- Да, отец мой, вчера, в нашей церкви.
- Что ж, это ничего, так тоже можно. Тогда давайте начинать.
Луминица вложила холодные пальцы в руку кнеза и встала рядом с ним перед алтарем. Венчание началось.
- …Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе, - надрывался хор. - Блажени вси боящиися Господа, ходящии в путех Его. Труды плодов твоих снеси: блажен еси, и добро тебе будет. Жена твоя яко лоза плодовита, во странах дому твоего… Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!
Хор гремел, голоса, славящие Бога, взмывали под самый купол и витали там среди серафимов и херувимов. Сладкий запах от каждения заполнял церковь и туманил сознание. Луминица, которая провела бессонную ночь и проделала трудную дорогу, едва стояла на ногах от усталости.
- Имаши ли, Думитру, произволение благое и непринужденное и крепкую мысль, пояти себе в жену сию Луминицу, юже зде пред тобою видиши? – спросил священник.
- Имам, честный отче, - ответил кнез и бросил на Луминицу пронзительный взгляд, от которого ее пробрала дрожь.
- Не обещахся ли еси иной невесте?
- Не обещахся, честный отче, - ответил жених.
Луминица страстно вгляделась в бледное лицо своего жениха. Его глаза властно и холодно блеснули в ответ. Луминицу пронзил страх перед этим чужим и, в сущности, незнакомым ей человеком. Она вся затрепетала. Но священник уже повернулся к ней.
- Имаши ли произволение благое и непринужденное и твердую мысль, пояти себе в мужа сего Думитру, егоже пред тобою зде видиши?
- Имам, честный отче, - чуть слышно произнесла Луминица, и ей показалось, что она подписала себе смертный приговор, но в то же время сладкий озноб пробежал по ее спине и животу.
А венчание полилось дальше, не требуя уже от Луминицы почти никакого осмысленного действия. Она машинально повторяла в нужных местах вслед за всеми слова, не принимая в них участия ни умом, ни сердцем.
Священник молился, хор пел, но за всеми этими назидательными и мудреными речами Луминице слышались совсем иные слова, более земные и понятные. Словно в ухо ей вливался другой разговор, невозможный в доме Божием.
Этот разговор, вначале чуть слышный, звуком едва ли толще фитиля свечи, все нарастал, нарастал, разгорался все сильнее и сильнее, пока не заполнил все пространство и не заслонил в голове Луминицы и слова священника, и пение хора. И теперь она явственно слышала два голоса, пропитанных горечью и болью, ведущих в вечности непрекращающийся спор.
- Да что ж это, Боже! Мой Петре родной,
Скажи, что за шутку ты шутишь со мной?
Стена высока – и не перешагнуть,
А камень холодный сдавил мою грудь.
- Тебе он на грудь, мне на сердце он лег.
Илинка, прости, что на муки обрек.
Не шутка, родная, а горькая весть,
Что милую должен я в жертву принесть.
- Поверить не смею в жестокость твою,
Я в злом палаче мужа не узнаю!
Вчера мой любимый так пылко любил,
А нынче он нож в мое сердце вонзил!
- Я стал палачом против воли, мой друг.
Принес этот храм столько слез мне и мук.
Для славы своей созидал пьедестал,
Но камнем могильным для милой он стал.
- Любимый, неужто четыре стены
Дороже тебе и семьи, и жены?!
Ты клятву давал мне хранить и беречь.
Я вижу, что лживой была твоя речь!
- Родная, смирись со своею судьбой –
Решил так Господь, как роптать нам с тобой?
За нас он однажды сумел пострадать,
А Богу долги мы должны отдавать!
- Не Бог это, дьявол тебя подучил,
Чтоб жертву безвинную жизни лишил.
Спаси меня, всеми святыми молю!
Опомнись, мой муж, ведь тебя я люблю!
- Илинка, о муках твоих я скорблю,
Ведь я тебя тоже, голубка, люблю.
Не надо страданий мне множить, жена,
За храм чья-то жизнь небольшая цена!
Огоньки свечей, окруженных в радужный круг, подернулись и заплясали в глазах Луминицы. Слезинки, сначала одна, потом другая побежали по ее щекам. Перестав украдкой утирать льющиеся слезы, Луминица стояла пред строгими ликами святых, и грудь ее раздирала скорбь.
- Владыко Пресвятый, прими моление нас, рабов Твоих. Благослови брак сей, и подаждь рабом Твоим сим, Думитру и Луминице, живот мирен, долгоденствие, целомудрие, друг ко другу любовь в союзе мира, семя долгожизненное, о чадех благодать, неувядаемый славы венец, - молился священник.
Луминица покосилась на кнеза. Он нахмуренно глядел на иконы. Мысли его тоже витали где-то далеко. Луминица невольно представила себя на месте Илинки, и ей показалось, что ее жених тоже, ни колеблясь ни минуты, принес бы ее в жертву ради своего успеха.
Женщины вообще не имеют большого значения для мужчин, с горечью подумала Луминица. Ведь принес же ее в жертву родной отец ради своего благополучия и амбиций. Что ему до ее чувств?! Разве волнует его счастье любимой дочери? Вон стоит он и вполголоса переговаривается с каким-то важным вельможей. Нет ему дела до родной дочери, нет. Одна она, совсем одна. Луминица едва удержала рыдание.
Лица присутствующих расплывались, слова молитв больно отдавались в ушах. Низко опустив голову, послушно ходила Луминица вслед за священником, надевала кольцо, пила вино и целовала икону. А сама вслушивалась в диалог двух голосов, который, казалось, издавали стены святого храма.
- Однажды, предатель, на Высшем суде
За это ответить придется тебе.
Но как ты осмелишься нынче сказать
Сыночку любимому, где его мать?
- Малютке отвечу, что светлый Христос
Ее в край небесный на крыльях унес.
И будет она без страданий и слез
В блаженном Эдеме бродить среди роз.
- Но кто сыну нашему даст молока?
И кто будет в зыбке баюкать сынка?
И кто колыбельную на ночь споет?
И кто с глаз сиротке слезинку утрет?
- Пусть зына лесная покормит дитя,
А ветер пусть зыбку качает, шутя.
Споют колыбельную ивы в лесу,
А ангел-хранитель утрет пусть слезу.
От горькой обиды в груди Луминицы стало горячо. Хор пел так сладко, так торжественно, но смысл тропаря не доходил до Луминицы.
- Возвеличися женише якоже Авраам, и благословися якоже Исаак, и умножися якоже Иаков, ходяй в мире, и делаяй в правде заповеди Божия. И ты, невесто, возвеличися якоже Сара, и возвеселися якоже Ревекка, и умножися якоже Рахиль. Веселящися о своем муже, хранящи пределы закона: зане тако благоволи Бог, - громко и веско говорил священник, и голос его плыл над головами собравшихся гостей.
Однако имена этих титулованных временем женщин звучали для Луминицы как пустой звук. Какое дело было ей, преданной отцом бедной девушке, до всех этих счастливиц. «А счастливиц ли?» - спросил в ее голове голос. «Нет, - грустно ответила она себе, - все было не так, совсем не так». И Луминица покачала головой. Даже эти вошедшие в Священный Завет женщины не всегда были счастливы. Ей вспомнилось холодное выражение лица матери, которое она обращала к отцу, и его безразличный взгляд в ответ. «Боже, Боже, не видать мне счастья в браке», – рыдала в душе Луминица.
Околдованная грустью, она молча принимала поздравления гостей, равнодушная к ним. А хор и священник все что-то пели, что-то говорили, но они не могли заставить умолкнуть гневные и скорбящие голоса Илинки и Петре.
- Ах, сердце твое стало черство и зло!
Видать, волчьей шерстью оно обросло.
Когда-то в долине вблизи родника
Клялись мы друг друга любить на века.
И в храме пред Спасом небесно-златым
Мы клятву скрепили союзом святым.
Навек мы с тобой стали муж и жена.
Пусть клятву забыл ты, но я не должна!
Делили, любимый, мы горесть и смех –
Теперь же с тобой разделю я твой грех!
Тебя я по-прежнему, милый, люблю
И этот ужасный твой грех отмолю!
- Любимая, даже все воды земли
Отмыть с моих рук твою кровь не смогли б.
Скорей океан бы с морями иссох,
Чем стал бы ко мне милосерднее Бог.
Все сонмы святых и архангелов рать,
И даже Марию, Пресветлую Мать -
Коль даже собрать для молитвы их всех,
Они не смогли б замолить этот грех.
Скорей смог бы дьявол грехи искупить,
Чем смог бы себя я однажды простить!
Луминица пошатнулась. Острая душевная боль снова вылилась горячими слезами, которые побежали по щекам. Ее грудь сдавило, стены храма закружились и рухнули на нее. Луминица потеряла сознание и упала…
Луминица очнулась от того, что ее тормошили. Кто-то растирал ей руки, по щекам хлопали и брызгали в лицо ледяной водой. Вокруг раздавались голоса.
- Боже ты мой, до чего бледненькая! Краше в гроб кладут!
- Не с радостью, видно, замуж идет. Ох, не с радостью.
- Ну надо же, прямо во время венчания. Несчастливая примета.
- Правда твоя, ой несчастливая. Что-то будет.
Вдруг голоса примолкли. Луминица услышала чьи-то шаги.
- Луминица! – она сразу узнала властный голос своего супруга, в котором чувствовалось недовольство. - Луминица, очнитесь!
И она очнулась. Открыла глаза и увидела, что лежит в повозке, завернутая в меха.
- С вами все в порядке, Луминица? - спросил кнез.
- Да, кажется.
Она попробовала сесть, но у нее закружилась голова, и Луминица со стоном откинулась на мягкий мех.
- Ничего, ничего, - голос кнеза смягчился, - полежите, дорогая. Вам, верно, стало дурно от духоты в храме, долгой дороги и бессонной ночи.
- Да, простите меня, пожалуйста, кнез.
- Ничего, Луминица, венчание уже заканчивалось, все в порядке, лежите. Нам предстоит дальняя дорога домой, в ваш новый дом. Вы немного отдохнете, перекусите, и вам станет лучше. Можете вздремнуть дорогой. Постарайтесь прийти в себя. В замке нас ждет пир, и я хотел бы, чтобы моя жена была рядом со мной, - кнез ободряюще улыбнулся.
- Да, конечно, кнез, я постараюсь.
- И перестаньте называть меня кнезом. Я ведь теперь ваш супруг. Зовите меня Думитру, Луминица.
- Хорошо… Думитру, - Луминица на мгновение запнулась.
- Ну вот, так лучше.
После венчания отец простился с дочерью, обняв ее на прощанье и пожелав счастья, в котором он нисколько не сомневался³⁴. Луминица не захотела омрачать отцу радостного настроения, поэтому она просто нежно поцеловала его и прошептала на ухо, как она его любит, стараясь удержать в себе непрошенные слезы.
После краткого отдыха повозки снова тронулись в путь. Луминица лежала и смотрела на серое небо и на низкие облака, которые едва не задевали вершины деревьев. Пища, хмельное питье и свежий воздух подействовали на нее ободряюще, и она уже смогла присесть в повозке и ехать сидя. Луминица глядела, как белоснежный храм постепенно отдаляется от нее, его закрывает то один поворот дороги, то другой. Вот он мелькнул в последний раз белой искрой и пропал далеко внизу в долине. Повозки и всадники тащились медленным шагом по горному серпантину среди дремучих лесов.
Кнез ехал рядом с повозкой Луминицы, время от времени поглядывая на нее, но не пытаясь завести разговор. Иногда его взгляд был задумчив, иногда мрачнел. Луминице все никак не верилось, что теперь она навек оторвана от родителей и стала женой этого мужчины, что она полностью ему принадлежит. «Что он за человек? Как смогу я с ним жить?» - волновалась девушка. Та странная власть над ней, которую он проявил с первой минуты их знакомства, пугала ее.
- Кнез, - нарушила она молчание.
- Да, Луминица, - кнез посмотрел на девушку и кивнул ей, вопрошая.
- Думитру, - смущенно исправилась Луминица, - а вы слышали странную легенду о церкви, где мы венчались? Там говорилось о том, что мастер заживо замуровал свою жену в стене, чтобы построить храм.
- Да, не правда ли, жуткая история? Муж, который принес в жертву свою жену. Уж не из-за этого ли вы, Луминица, потеряли сознание в церкви? Может, вы и себя с ней сравнивали? - кнез проницательно посмотрел на смущенно потупившуюся девушку. – Ладно, ладно, я пошутил, - усмехнулся он.
- Кнез… Думитру, а что было потом, когда замуровали Илинку, ну, жену того мастера, в стену?
- Что было? Дорогая, это всего лишь легенда. Не принимайте ее так близко к сердцу.
- Думитру, расскажите, пожалуйста. Я буду вам очень признательна.
- Ах, я и забыл, что вы собирательница различных сказок, Луминица. Хорошо, коль вам это так важно… Не могу отказать своей жене в ее первой просьбе, - кнез поклонился в сторону Луминицы. - Рассказывают, что построили мастера храм, да такой красавец, что не сыскать другого такого на всей нашей земле. Только мастер главный с тех пор, как жены лишился, сам не свой стал. Сначала, говорили, он все ходил, говорил с ней через стену каждый день, а потом замолчал и с головой в работу ушел. Работал, как раб галерный. И вырос храм небывалый.
Как будто свою красоту ему передала жена мастера: отливали его стены молочной белизной девичьей кожи, как тонкая шея девичья, опоясанная бусами-украшениями, взметнулись ввысь его барабаны, надменно, как гордая красавица, нес он свои главы. А наряд его расписной был, как жарко расшитая женская рубаха.
Постарев лицом и поседев, работал мастер над своим детищем, которое стало надгробной плитой для жены любимой. А потом и сам сгинул.
- Почему сгинул?
- Да разное рассказывают. Одни говорят, не смог он вины вынести, да и бросился вниз с крыши своего храма и разбился.
- Какой ужас!
- А то вот еще рассказывают. Приехал сам господарь работу мастеров проверять. С раннего утра ждали его мастера. Приехал господарь со слугами, полюбовался новым храмом, да и спрашивает: «А можете ли вы, мастера славные, построить храм красивее этого, горделивее этого, удивительнее этого?»
Молчал главный мастер, опустив печальные глаза в землю, а другие мастера переглянулись и головами важно закивали, что, конечно, мол, смогут, пусть им только господарь прикажет.
Приказал тут господарь им влезть на крышу, а лестницы-то и убрал. Пусть вас, говорит, солнце печет, жажда точит и голод грызет. Не хочу, мол, другого подобного храма на земле нашей. Пусть он один такой будет.
Пытались мастера с храма слезть, да только поубивались все насмерть. А тела их камнями стали.
Встал на край крыши главный мастер, посмотрел на восток, где солнышко встает, посмотрел на храм свой красивый, поклонился земле и небу и бросился вниз. А из тела его забил родник... Вы плачете, Луминица?
Луминица отрицательно покачала головой и отвернулась.
Повозки и всадники сделали привал и снова тихо поползли по горным тропам и ущельям. К вечеру тучи слегка расступились, открывая путь на землю свету, но когда стало темнеть, туман снова постепенно заволок окрестности. Легкое потряхивание повозки, приглушенный разговор сопровождающих начали усыплять Луминицу, и она снова погрузилась в полудрему-полубодрствование.
Раз, взглянул влево, она увидела бредущих вровень с повозкой мужчину и женщину. Женщина показалась ей знакомой. Всмотревшись в ее лицо, Луминица узнала в ней Илинку. Лицо Илинки было бледно, но глаза ее ярко сверкали, и когда она обращала их на своего спутника, в них загорались любовь и нежность. Мужчина шел молча, вперив неподвижные глаза в сумрак впереди. Казалось, он не замечал ни дороги, ни окружающего его мира, ни своей спутницы.
- Кто это, Илинка? – спросила Луминица.
Илинка оторвала взгляд от мужчины и направила лучистые глаза на девушку.
- Это Петре мой.
И она ласково продела свою руку под руку мужа.
- Ты что, простила его? – изумилась Луминица.
- Долго не могла я простить его. Нет на свете большего предательства, чем предательство любви. Сердце мое терзалось. Память жгла меня, как раскаленный металл. Каких только страшных несчастий не нажелала я ему из мести. Но потом поняла, что сильнее, чем он сам, его никто не накажет.
Луминица и Илинка посмотрели на Петре. Он шел, казалось, не слыша, о чем говорят женщины. Его взгляд был мрачен и погружен вглубь своих мыслей и воспоминаний.
- Сильно мучается мой Петре, - покачав головой, сказала Илинка, - не может он простить себе зло.
- Куда вы? – спросила Луминица.
- Да не знаю даже, куда нам податься. Петре моего на небе-то, видать, не шибко ждут, - со вздохом сказала она. – А куда ж я без него? Без милого и рай не рай. Да и на муки Петре моего не отдам. Ну да ничего, как-нибудь не пропадем. Главное, что мы вместе – он и я.
Она улыбнулась и прижалась щекой к плечу мужа. Лицо Петре задергалось, и по щеке пробежала слеза. Его губы задрожали, из груди донеслись глухие рыданья.
- Илинка, родная, - прошептал он.
- Ничего, ничего, - сквозь слезы уговаривала его улыбающаяся Илинка. – Как-нибудь все образуется, вот увидишь. Все перемелется, милый. Бог милостив. Мы вместе, и теперь все будет хорошо. Все будет хорошо…
Их фигуры постепенно теряли очертания, растворяясь в сыром тумане, окутавшим дорогу, и вскоре дорога слева от Луминицы снова опустела.
[32] барабан – архитектурная деталь храма, цилиндрическое основание для купола
[33] Пантократор – иконографический тип изображения Спасителя
[34] По традиции родители не участвовали в свадебном пире в доме жениха.
