Книги
Дети были еще маленькими, когда семья переехала из столицы в самое сердце Карпатских гор, и быстро привыкли к новому месту, полюбив его всем сердцем, поэтому рассказы родителей о столице казались им такими же красивыми сказками, как и те, которыми их пичкала с рождения добрая нянюшка.
Господский старинный дом, сложенный из огромных камней и бревен, был просторным и добротным, хотя и не отличался особой красотой архитектуры. Прилепившись к самому подножию горы, он не раз испытывал на себе ярость ветров, дувших зимой с заснеженных вершин, и мог противостоять любой непогоде. Дом был окружен заросшим фруктовым садом, а за садом внизу было разбросано село, крестьяне которого были данниками Тордешей.
Усадьба и деревенские поля покоились в уютной долине. Вокруг высились горы, поросшие гигантскими буками и елями, и простирались пустоши, тонущие в разнотравье. С вершин сбегали ледяные реки и ручьи. Они с разбега прыгали в долину и разбивались о причудливые валуны, чьи формы ваяли на заре времен руки древних ледников, а последние черты добавили ветра, учившиеся у творцов первых пещерных петроглифов. Вечерами с гор холодными волнами сползал туман, и выходить на улицу становилось опасно.
Там и прошли детские годы Луминицы. Это было счастливое время. Волны распрей, терзающих страну, не докатывались до их долины. Нашествие ханов Ногая и Тула-Буги, разорившее восточные области страны, тоже, к счастью, не дошло до крохотного селения у подножия гор. А когда послевоенные голод и болезни отступили, тишина и мир снова воцарились в округе. Безмятежные, полные невинных занятий дни тянулись долго-долго и сменялись ночами, которые осеняли покойные сны.
В тот год, когда произошел полный переворот жизни Луминицы, девушке исполнилось шестнадцать лет. Она еще наслаждалась последними днями детства, неспешно перебирала их, как перебирает ребенок свои сокровища: яркое перо птицы, блестящий осколок, полурастрепанную, но еще обладающую привилегией спать со своей хозяйкой куклу, – и не могла расслышать роковую поступь судьбы, поступь, от которой уже начали потрескивать рассохшиеся половицы их старого уютного дома.
Вечерами Луминица с Виорикой спускались в кухню, где рядом с огромным очагом было тепло, и пахло вкусным варевом. Старая нянюшка, кухарка и служанки собирались там вечером с какой-нибудь работой и неспешно болтали. Сколько ни гоняла матушка оттуда Луминицу с Виорикой, говоря, что благородным барышням не пристало-де все время около прислуги тереться, те все равно тайком прибегали на кухню послушать местные сплетни или страшные истории, на которые кухарка с нянюшкой были мастерицами.
Усевшись в уголке, девушки глотали одну историю за другой, и потом, лежа в постели, дрожали от страха, вспоминая эти сказки. Их воображение вновь и вновь рисовало пугающие, но захватывающие картины.
Вот по нити, спряденной неразумной пряхой в ночь со вторника на среду, волколаки лезут на небо, чтобы пожрать луну. За деревьями в лесах прячутся красавицы зыны, сладкими голосами зовя путников, решивших на свой страх и риск углубиться в лесную чащу. В потаенных заколдованных долинах вылвы охраняют запрятанные сокровища, а в каждом дупле дерева живет спиридуш.
Холодными зимними ночами, натянув одеяло до носа, Луминица и Виорика лежали и, пугливо вглядывались в ночную тьму, заново вспоминая каждое услышанное слово.
…Огонь разбрызгивает вокруг себя горящие золотом искры, и тени скользят по стенам, складываясь в замысловатые фигуры. То они ползут по углам, притворившись крадущимися в норку гномами, то взлетают к потолку крылатым змеем-балауром, оседлывающим потолочные перекладины и нагоняющим на сидящих невольную робость. То они стоят за спиной незримыми соглядатаями, и тогда становится страшно повернуть голову, чтобы случайно не столкнуться с их леденящим черной пустотой взглядом.
Над огнем уютно попыхивает котел с завтрашним супом. Около очага сидит Ясек, внук кухарки, и чистит котелки. Старая нянюшка, примостившись на скамейке, мотает шерсть, и ее тихий голос смешивается со звуком потрескивающих дров, веток дерева, скребущих по крыше, и завыванием ветра в горах.
- …Жили-были муж с женой, самые на селе бедные. Жили они, еле концы с концами сводили. И вот родился у них сын. Стал муж крестного искать, а никто в крестные идти не хочет. Кто же захочет с такой нищетой породниться? Рассердился мужик и решил пойти на дорогу, чтобы позвать в крестные первого встречного.
Вот пришел он на перекресток, стоит, ждет. Уже смеркаться стало. Вдруг слышит – идет кто-то. Видит он: человек в черном. Поклонился ему мужик и просит крестным стать. Прохожий и говорит:
- Подними монету, - и медную монету оземь бросил.
Мужик нагнулся за монетой и видит, что у прохожего одна нога человечья, а другая копыто. Побледнел мужик, монету протягивает. Прохожий взял и спрашивает:
- Ну что, берешь меня в крестные?
Мужик отнекивается. Засмеялся прохожий и своей дорогой пошел.
Дальше мужик ждет. Вдруг слышит – колеса скрипят. Видит: возок едет, а на возке человек, весь в коричневый плащ укутан. Мужик его остановил и зовет в крестные. Возница серебряную монету уронил и говорит: подними, мол. Мужик нагнулся и видит: спицы колес из человеческих костей сделаны. Поднял мужик монету и протягивает вознице. Тот спрашивает:
- Ну как, берешь меня в крестные?
Ну, тот в отказ. Возница усмехнулся, стегнул коня и уехал.
Опять мужик стоит, ждет. Ну, думает, уж следующего, кто бы ни был, в крестные позову. Слышит – всадник скачет. Конь под ним вороной, а сам всадник в богатые одежды одет. Остановил его мужик и опять за свое: не пойдете ли, мол, в крестные. Уронил всадник золотую монету и просит поднять. Мужик за монетой нагнулся и заприметил: от коня тень на дорогу ложится, а от всадника нет. Заробел было мужик, а потом думает – была ни была, позову его в крестные. Тот и согласился.
Привел он гостя в дом, с женой познакомил. А тут и священник пришел. Окрестили младенца, все честь по чести. Крестный священника богато наградил и младенцу тоже подарки оставил. Посидел с ними, попировал чем бог дал. А потом и говорит:
- Спасибо за угощение, хозяева. Теперь пусть кума ко мне в гости придет. Через неделю буду в гости ждать.
И рассказал, где живет. В лесу за горой, там-то, мол, и там-то. Ну, а жене и неудобно отказываться. Согласилась она.
Пошла она через неделю в гости к куму. Воротилась к вечеру вся грустная, бледная, два дня проболела, а на третий померла.
Погоревал мужик, да делать нечего – схоронил жену. Ну, думает, ребенок тоже не заживется без кормилицы. Ан нет. Днем ребенок молоко не пьет, криком кричит, а ночью спит спокойно.
Решил мужик разобраться, в чем дело. Ночью не стал спать, а притворился спящим. Полночь наступила, слышит мужик – дверь скрипнула. И входит в дом его жена-покойница. Одета в ту же одежду, что и хоронили. Взяла малютку и стала грудью кормить. Покормила, зыбку покачала и ушла.
Утром побежал мужик к знахарю. Все рассказал и спрашивает, что делать ему. Тот говорит:
- Обмажь порог дома смесью чеснока с топленым жиром и иголки воткни.
Мужик послушался.
Ночью хотела жена в дом войти, а через порог перешагнуть не может. Обошла она дом вокруг, влезла через маленькое окно кое-как, взяла ребенка на руки, покормила. Потом злобно зыркнула на мужа и опять через окно вылезла. Ушла.
Утром опять мужик к знахарю. Что делать, спрашивает. Тот ему говорит:
- Обмажь окно тоже чесноком, иглы воткни и кресты разложи.
Мужик так и сделал.
Пришла ночью жена, хочет в дом войти, а не может. Туда-сюда тыркается, а ходу ей нет. До свету все бегала она. А как светать стало, заскрипела она страшно зубами и пропала.
Так несколько дней продолжалось. Ребенок все кричал, надрывался, а потом и умер, бедный.
Ну, сделал мужик ему домовину, похоронил. Сидит дома один, горюет. Ночью дверь открывается, входит его жена-покойница.
- Ты что ж сделал, - говорит, - черт старый? Меня в могилу свел и сына уморил?
Задрожал мужик, а куда от мороайки⁸ скроешься? Короче, утром пришли соседи, а от него одни косточки остались. Всего съела. Так и сгинул мужик…
- Что, так и съела? – расширившимися от страха глазами Ясек смотрит на нянюшку.
- А ты что, постреленок, тут уши развесил? Нечего тебе всякие ужасы на ночь слушать. Марш спать! Утром дочистишь! - кухарка сурово напускается на внука. Но Луминица и Виорика заступаются за Ясека и уговаривают дать ему еще посидеть вместе со всеми.
Ясек – их любимец. Они балуют его, тайком дают разные сладости. На шее Ясека покачивается кипарисовый крестик, привезенный издалека, из самого Константинополя, и купленный Луминицей для мальчика. И в ответ Луминица с Виорикой тоже получают подарки: летом надетую на травинку огненно красную низку земляники, осенью ожерелье из желудей или крепкий гриб с бархатной шляпкой.
- Нянюшка, а нянюшка!
- Что, Луминица?
- А скажи, почему на меня в детстве русалки напали?
Нянюшка отрывает глаза от работы.
- Почем же я знаю? Значит, что-то было такое.
Кухарка громко хмыкает.
- Немудрено, что напали. Почитай такого запрета не было, какой вы не нарушили, когда приехали.
- Ну ты, знай меру! – возмущается нянюшка.
- А что, неправду разве говорю? Разве ж можно на Русальной неделе дома полы мыть, одежду и всякое другое в речке стирать?! Шили – раз, холсты стирали в реке – два, на улице сушили – три, полы мыли – четыре… Да у меня пальцев не хватит все перечислить!
- А что ж нам делать было? Приехали, а дом в таком виде, что и голову некуда приклонить. Что ж нам, под кустом ночевать, что ли, было?
- Не знаю, под кустом али нет, а только не дело было такие работы ровнехонько на Русалии зачинать. Переждать надо было. И то я хозяйке говорила. Только она молодая была, да себе на уме. И слушать не стала: «Вы, голубушка, делайте, делайте, Бог милостив, как-нибудь обойдется». Да вот не обошлось, - с торжеством заключает кухарка.
Нянюшка сердито сопит, но признает себя побежденной в словесной баталии и замолкает.
- К тому же, на Духов день травы русальские в доме не разложили.
- Айонела, Айонела, а я что-то не поняла, - морщит лоб Луминица, - Если нельзя на Русальной неделе одежду развешивать, почему многие вешают около дома разную одежду?
- Так-то ж не для сушки вешают. Да и не все, Луминица, - снисходительно поясняет кухарка, - Это если в семье русалка есть. Родится, вот, девочка на Русальной неделе и на Русальной помрет, тогда точно русалкой станет. Или перед обручением невеста умрет. Вот беда родителям! Непременно такая русалкой станет.
- А ты когда-нибудь русалку видела?
- Не, это только особые люди могут видеть. Душой чистые, безгрешные. Дети тоже иногда видят.
- Может, я тоже тогда в детстве их видела?
- А кто ж знает, может, и видела.
- Так зачем одежду-то вешают? Для русалок, что ли?
- А как же иначе? Захочет русалка в свою неделю покрасоваться в нарядной одежде, а где ей ее взять-то? У нее ведь только та, в какой похоронили. Не слышала разве, как девки на Русальной поют:
Сидят навки на ветвях,
Просят праздничных рубах:
«Милые золовки,
Дайте нам обновки.
Милые сестрицы,
Дайте нам катринцы⁹.
Девушки-милашки,
Дайте нам рубашки.
Беленьких сорочек
Малый лоскуточек.
Хоть худые,
Хоть косые,
С рукавами
Аль какие.
Хоть бы ниточек моточек.
Не дадите – залоскочем».
- А то вон еще как бывает, - кухарка театрально понижет голос, - пожадничают родители и …
- Как пожадничают?
- А вот послушай, что мне свояченица рассказала. А ей ее знакомая из соседней деревни. Умерла как-то дочка у матери своей на Русальной неделе. А перед смертью и просила: «Ты матушка, похорони меня в моей праздничной катринце, которая вся расшитая и с кисточками. Хочу я в ней на том свете ходить-красоваться». Ну, мать дочку-то сильно любила, плакала дюже. Но катринцу отдать пожалела. «Зачем ей катринца такая красивая сдалась? Все одно ведь сгниет». И похоронили девку в другой одежде, а катринцу ее любимую не надели. Ну вот, прошел год со смерти. Наступила Русальная неделя. И является русалка эта к золовке, что с ней в доме одном жила. Они с золовкой хорошо жили, мирно, дружили даже. Вот доит раз золовка коз, а русалка ей и является. «Принеси мне, - говорит, - сестрица, ту катринцу мою любимую. Хочу я в нее нарядиться и походить на этой неделе». – «Да как же я принесу ее?! Матушка ее в сундук далеко убрала, мне не дает. Заругает она меня, если я возьму ее». – «Все равно вынеси и ночью около дома повесь. Я ночью в ней похожу и к утру назад принесу». Та, добрая душа, согласилась. Повесила она ночью катринцу около дома. На ночь повесит, а утром домой заберет, чтоб никто из домашних не заметил. И так всю неделю. А русалка-то катринцу за ночь то росой намочит, то измажет. Ну что ты будешь делать! Невестка катринцу днем назад клала, да только заметила свекровь, и давай молодуху ругать. «Ты такая-сякая, зачем катринцу моей дочери любимой берешь?!» Что ж делать, та и повинилась. Не для себя, мол, беру, а для дочки твоей, которая русалкой сделалась. Не поверила мать, конечно, прибить невестку хотела. А та и говорит: «Что вы мне не верите, пойдите сами ночью покараульте, как дочка ваша катринцу брать будет». Мать и решилась. С вечера стала караулить около дома. Вот ночью и видит – идет дочка ее умершая. Вскочила она: «Ах, донечка, донечка!» Та на нее взгляд бросила, мать брык – и мертвая! Вот так-то не в свое дело вмешиваться да мертвых караулить! А катринцу ту золовка так каждую Русальную неделю и вешала на улице. И что, говорит, удивительно. Истреплет порой русалка катринцу прям аж до ниточки. Я, говорит, эти шматочки сложу аккуратно и в сундук. На другой год достаю, а она как новая. Вот так-то бывает.
В кухне повисает молчание.
Наслушавшись разных историй, Луминица начинает сама сочинять. В своей комнате из укромного места она извлекает на свет сокровища: новомодное изобретение – бумагу, которую отец из уважения к талантам дочери заказал из Флоренции и которую Луминица очень бережет, гусиные перья с перочинным ножом, коробочку чернил, которые Луминица сама изготавливает из сажи с камедью. Все это Луминица раскладывает на столе и любуется. Наконец, осмелившись, она обмакивает перо в чернила и на бумагу ложатся ее робкие и неуклюжие стихи.
«Ночь ужасна своей красотой…»
А за окном густо-черная февральская ночь обволакивает бревенчатый дом, силясь заглянуть в окна, и моргает тысячей холодных и настороженных звездных глаз.
[8]мороайка – кровососущий мертвец (женщина)
[9] катринца – национальная одежда поясная одежда Южных Карпат, Олтении, Мунтении, Трансильвании и других районов. Несшитая юбка, состоящая из одного или двух полотен, находящихся сзади и спереди, на узком орнаментированном тканом поясе.
