Книги
Наверно, проход в пещеру завалило не полностью, потому что немного света откуда-то все же просачивалось. Или где-то была расщелина, ведь вылетали же на охоту нетопыри: иногда перед лицом мелькали черные тени. Становилось чуть светлее – день, темнело – ночь, но Марья давно сбилась со счета. Может, прошел месяц, а может, год или столетие. Марена так и не откликнулась на ее немой зов. Не хотела - или не могла?
И все же Марья ждала. Чего? Наверно, она и сама не знала. Что кто-то придет и спасет? Что богиня все же вспомнит о ней? А чтобы не повредиться рассудком, снова и снова перебирала счастливые часы и дни с Кощеем, жалея, что их было так мало. Что слишком долго сопротивлялась своему чувству.
В тот зимний вечер, когда отец пришел к ней в светлицу и спросил, люб ли ей Кощей, Марья решила, что никогда не выйдет замуж. Будет служить Марене и помогать недужным, перебираясь из одного места в другое, где ее никто не знает. А еще надеялась, что выучится Кощей всему нужному и тоже уйдет – не останется же у Морея до старости. Значит, надо сжать сердце в кулак и дождаться этого. А там станет легче.
Но время шло – два долгих-долгих года. Кощей не уходил, легче не становилось. Броня, в которую она себя заковала, оказалась непрочной, как весенний лед, а под ним уже бурлила, просыпаясь от зимнего сна, река. Настал семнадцатый Марьин месяц травень, и поняла она, что не может больше сопротивляться, что силы на исходе. Поняла в тот день, когда Кощей забрался на крышу, чтобы поправить покосившуюся от снежной тяжести резную причелину.
Она принесла из колодца два ведра воды и остановилась, глядя, как солнце играет в его черных волосах, на обнаженной, блестящей от пота спине и плечах. И снова ее залило жаром, заполошно забилось сердце, стало трудно дышать. В отчаянии, почти не сознавая, что делает, скрестила Марья пальцы, зашептала:
- Мара-Марена, помоги, дай мне силы!
Но не слышала ее богиня – или не хотела слушать?
Кощей спустился с крыши, подошел к ней, попросил, глядя в глаза:
- Можно мне попить, Марьюшка?
Она принесла из избы черпак, набрала воды из ведра, протянула ему и смотрела, затаив дыхание, как волны пробегают по его горлу, как блестят на солнце упавшие на грудь капли. Тяжело сглотнув слюну, невольно подняла руку, чтобы стряхнуть их, но Кощей поймал ее пальцы, сжал, мягко потянул к себе.
Судорожно всхлипнув, Марья вырвалась и убежала за дом. Села на завалинку, спрятала лицо в ладонях, не зная, что будет делать, если он придет к ней. Не зная, чего больше хочет: чтобы пришел или чтобы оставил ее в покое.
Но Кощей не пришел, и с того дня она больше не знала покоя, ни днем ни ночью.
Пробежал травень, а за ним и изок, наполненный стрекотом кузнечиков. Марью лихорадило, руки дрожали, лицо пылало. Кощей приходил в ее сны, бесстыдные, жаркие, как летний полдень. А наяву, стоило увидеть, хотелось бежать от него, но еще больше - к нему. Когда они сидели втроем с Мореем в чулане или шли в лес, все вокруг становилось зыбким, плывущим. Она не слышала, о чем говорил отец, отвечала невпопад, забывала, что должна сделать.
Вокруг что-то происходило – словно за туманной пеленой. Кажется, Княжич сватал соседскую Аленку, но ему отказали. Кажется, плакала Любава и ворчала Рада. Все это было где-то далеко, за тридевять земель. Марья снова, как в самые первые дни, когда Кощей только пришел к ним, тонула в омуте его глаз и видела мир сквозь темную толщу воды, скрывшей ее с головой.
Накануне Ярилина дня, когда они втроем собирались в лес замечать заповедные травы, отца позвали к недужному.
- Мы пойдем вдвоем, - сказала Марья, обмерев от сладкого ужаса, и тут же охладило мыслью: ни за что не позволит, не отпустит.
- Идите, - кивнул он.
Лес был для них словно сад-огород, знали каждую тропинку и полянку, где какие растут травы, грибы и ягоды. Кощей нес корзину с колышками, обмотанными белыми тряпицами – чтобы легко заметить при свете факела. Марья втыкала их там, где купно росли плакун-трава и топотун, расковник и баранец, кровавник и чернокорень. Собирали их лишь раз в году, когда Мать – сыра земля и солнце-Ярило давали травам особую силу.
Шли молча, поодаль друг от друга, Марья впереди, Кощей следом, и спина под рубашкой горела там, где ее касался пристальный взгляд. Как хотелось обернуться – и как же было страшно!
Корзина уже почти опустела, когда они вышли к озеру. Отметив на заболоченном берегу место, густо заросшее белокрыльником, Марья наконец повернулась к Кощею.
- Надо возвращаться, скоро стемнеет.
- Надо, - ответил Кощей, не двигаясь с места.
Марья не слышала ничего, кроме стука своего сердца, и не видела ничего, кроме его лица. И вдруг все ее страхи показались такими нелепыми. Что будет потом – это будет потом. А сейчас…
Она вдохнула поглубже и сделала шаг вперед. Навстречу. Отдавая себя без остатка, тая под его руками и губами, словно кусок льда под весенним солнцем. Оплетая собою, как плетьми белого вьюна. Растворяясь в сладкой боли и невыносимом блаженстве. Шепча все те слова, которые копились так долго, и слыша в ответ горячечное: «люблю… моя…»
Налетел ветер с озера, и Марья вздрогнула: одежда промокла от ночной росы. Звезды и старый месяц смотрелись в зеркало воды. Где-то натужно стонала сова.
- Уже ночь, - удивленно сказала она, крепче прижавшись к Кощею.
Он поднялся, подал ей руку.
- Нам ли с тобой бояться ночи? Пойдем, Марьюшка.
Она была так счастлива, что для тяжких мыслей места просто не оставалось. Видеть Кощея, разговаривать с ним, касаться, будто случайно – все то, что еще недавно приносило такую муку, теперь обернулось радостью, горячей, как летнее солнце. И все это было лишь обещанием того, что ночью, когда домашние заснут, они тайком и порознь выскользнут из дома, встретятся на опушке и до рассвета не разомкнут объятий, наслаждаясь друг другом.
Как же сладко и дурманно было отдавать себя поцелуям и жарким ласкам, сливаясь воедино, как кружилась голова – от запаха трав и цветов, от слов, проникающих в самое сердце, от звездного света в глазах Кощея.
Днем, на людях, они старались держаться равнодушно, но вряд ли кого-то удалось обмануть. Поджимала недовольно губы Рада, вздыхала Любава, кривился от бешенства Княжич. И только отец прятал в бороде улыбку, хотя по лицу порою пробегала тревога.
Но лето промелькнуло взблеском молнии, зарядили осенние дожди, побыть вдвоем удавалось, разве что спрятавшись на сеновале. И все тяжелее становилось на сердце у Марьи, потому что не получалось уже не думать о будущем.
- Ты скажешь ему, Марьюшка? – спросил как-то вечером отец, когда сидела она в своей светелке за прялкой.
- Не знаю, батюшка, - вздохнула она. – Не сказать – обмануть. Сказать… не знаю, как. Да и Марена… все жду, что придет, подскажет, как быть.
Заканчивались работы на полях, подошло время осенних свадеб. Как-то раз, оставшись вдвоем в чулане, Марья с Кощеем раскладывали высушенные травы, и он спросил, взяв ее за руку:
- Пойдешь за меня, Марьюшка? Отец твой говорил, что отдаст, если ты согласишься. Хочу быть с тобой всегда, до самой смерти.
Показалось ей, что сердце остановилось и превратилось в кусок льда. Защипало под веками, но и слезы замерзли.
- Я не знаю, - прошептала, с трудом шевеля губами.
- Любишь ли? – Кощей сдвинул брови.
- Люблю! – забыв об осторожности, она бросилась ему на шею, обвила руками. – Больше жизни люблю. Вот только…
- Марена? Не позволит?
- Я не знаю, - повторила Марья в отчаянии, залившись наконец слезами. – Зову ее, но она молчит, не приходит.
- А если позову я? Ведь все мы можем единожды просить ее о помощи.
- Нет, - Марья с испугом схватила Кощея за руку, не позволяя ему сложить пальцы в тайный знак. – Вдруг случится что-то такое, когда по-настоящему понадобится помощь. Не так, как сейчас. Давай подождем. Ведь я твоя. И всегда буду только твоей.
Сказав это, она сама поверила, что так и будет. До самого скончания веков – он один, другого не надо. Не сможет больше полюбить никого. Сколько даст им судьба, столько и пробудут вместе, чтобы потом могла она все оставшееся бесконечное время вспоминать свою единственную любовь.
Ночью выпал первый снег – на непростылую землю, поэтому ложился белым пухом и тут же таял.
- Мара-Марена, помоги мне, - молила Марья, стоя у окна.
И вдруг залило ее знакомым жарким холодом, от горла до пальцев. Затрещала лучина, роняя искры, потек струями воздух вокруг зыбкого обличья ночной богини.
- Ну здравствуй, Марья-Марена, - побежали по жилам безмолвные слова.
- Скажи, что мне делать?
- Если любишь – люби.
- Я хочу быть его женой, - от волнения перехватило дыхание.
- Разве я запрещаю? – Марье показалось, что губы богини дрогнули в усмешке. – Но захочет ли он быть с тобой вечно?
- Вечно? – не ослышалась ли? – Как это?
- Тот, кого ты полюбишь и назовешь своим мужем, разделит с тобой бремя бессмертия. Но это не значит, что вы всегда будете любить друг друга и останетесь вместе до скончания времен. Даже у смертных любовь проходит. Если разлюбит он, тебе просто будет больно. Если разлюбишь ты – он начнет стареть, проживет обычный человеческий век и умрет. Твоя любовь – его бессмертие. Но другому ты дать вечность уже не сможешь. Даже если полюбишь.
- Как жестоко, - прошептала Марья.
- Да, любовь жестока, - кивнула Марена. – Порой она убивает пуще оружия. Но я повторю, если ты до сих пор не поняла. Тебя нет в свитке живых, Марья, потому что ты должна была умереть. Но ты и не навья, а мое воплощение в яви. Ты – особенная. Единственная. И тот, кто будет с тобой рядом, должен это понимать.
- Я могу ему сказать?
- Тебе решать…
И снова, как в первый раз, зашипела и погасла лучина, оставив Марью в темноте – и в одиночестве.
До утра она лежала без сна, обдумывая слова Марены. А когда рассвело и в окно пробился бледный свет, откинула крышку короба, где уже не один год копилось ее приданое. Под рубашками и замужними поневами лежала невестина – из трех цельнотканых полотнищ с богатой вышивкой. Вытащив ее, Марья снова задумалась.
Тебе решать, ответила Марена на вопрос, можно ли рассказать обо всем Кощею. За свою дочь все решил отец: умереть или жить вечно. Но он имел на это право, потому что дал ей жизнь. У нее права решать за Кощея нет. Поэтому ему придется сделать выбор самому.
Положив поневу обратно в короб, Марья накинула кожух и тихо спустилась вниз. Заглянула в чулан и шепотом позвала Кощея. Подняв голову, он удивленно посмотрел на нее, но Марья молча поманила его за собой и выскользнула во двор. Остановилась, огляделась.
Все еще спали, но вот-вот должны были подняться. Когда Кощей спустился с крыльца, она махнула рукой в сторону леса. И только оказавшись на опушке, обняла его, поцеловала крепко.
- Я выйду за тебя, если ты захочешь.
- Но я хочу, Марья! – удивился Кощей.
- Сначала выслушай. И подумай. Я не буду тебя торопить.
