Книги
3.
Единственным, что осталось в ней живым, были глаза. Марья закрывала их, открывала, переводила взгляд из стороны в сторону, но какой толк от этого в кромешной тьме? Все остальное тело словно исчезло.
Отчаяние накатывало волнами, однако она не могла ни кричать, ни плакать, ни звать на помощь. А если б и могла – кто пришел бы?
Пещера… Единственное место, где поблизости были пещеры, - холмы над лесным озером в часе ходьбы от деревни. Место дикое, безлюдное. Если и забредет какой охотник, ему и в голову не придет, что под землей прикована цепями Марья, дочь Мореева. Заживо похороненная бессмертная подручная Мары-Марены, обреченная на вечность в могиле. Смешно, нелепо, страшно…
Но как она попала сюда? Ведь не несли же Княжич с Ягной ее на руках. Да и конь не прошел бы через бурелом. Разве что опоили ее навьим зельем, вводящим человека в беспамятство, заставляющим делать все, что прикажут. Опоили и привели. Раздели или заставили раздеться, приковали. Но зачем? Что бы она сделала против них двоих? Ее чары никому не могут причинить зла.
Да чтобы почувствовала себя униженной, опозоренной: раздетая, разутая, простоволосая, скованная цепями. Чтобы дрогнула и сдалась.
Княжич требовал у нее заклятье бессмертия – и откуда только выведал? Даже отцу Марья не открыла этой тайны. Нет, он знал, что дочери дарована Мареной вечная жизнь, но не то, что она разделила этот дар с любимым. Наверно, подслушал Иван их с Кощеем разговор перед свадьбой, рано утром на опушке леса. Вот только невдомек ему, что нет никакого заклятья. Что одному-единственному могла она передать этот дар – тому, с кем связана душой и телом, с кем будет вместе до скончания веков.
Но прошло с тех пор уже два года – чего же ждал Княжич? Удобного случая? Видимо, так. Вот и дождался – и Кощея нет рядом, и к отцу Марья пришла, когда ни его, ни Любавы не оказалось дома. Да и Ягну нужно было упросить о помощи. Хотя вряд ли она долго упиралась, на что угодно пошла бы ради Ивана. И Марью никогда не любила, хоть и приходились они друг другу молочными сестрами.
Она смотрела сквозь тьму, как в те мгновенья, когда приходила Марена. Это было как сон наяву, и потом Марья ничего не помнила – что делала, с кем говорила. Отец и Кощей рассказывали, что она исчезала и появлялась вновь. Если богиня хотела явиться кому-то в человеческом облике, брала на время ее тело, потому что только связанные обетом и лишь один раз в жизни могли увидеть бестелесную сущность Марены.
Но самой Марье, помимо этого, дозволялось звать ее и просить о помощи. Она позвала, и Марена защитила от огня и ножа. Неужели не спасет сейчас, когда ей ни сложить пальцы в тайный знак, ни шевельнуть языком?
Она звала Марену мысленно, отчаянным безмолвным воплем, вкладывая в него все свое существо. Но ответа не было. Неужели навьи чары отгородили ее от той, которой подчинялась навь? Или дело в том, что, живая душой и мертвая телом, Марья оказалась на границе меж двумя мирами?
Что ж, если Марена не захочет или не сможет ей помочь, останется надеяться лишь на то, что Кощей рано или поздно поймет, кто причастен к ее исчезновению, и вытрясет из Княжича душу. Но даже если узнает, где она, раскопает завал и вытащит, кто избавит ее от навьего заклятья?
Когда ничего не происходит, время останавливается. Сколько его прошло – день, неделя, месяц или год? Марья не знала. Ее разум словно затягивало патиной оцепенения и равнодушия. Все, что она могла, - перебирать события своей жизни, как бусины ожерелья, снова и снова. Нет, не переживая их опять, а будто отмечая: было это, и это, и то…
Детство – ясное и светлое, как один долгий летний день. Ярилин день солнцеворота, когда замирает светило на небе перед тем, как повернуть на зиму.
Отец рассказывал Марье, что выкормила ее Пребрана, мать Ягны.
- Если б не она, тяжело пришлось бы, Марьюшка. Хоть и обижена она была на меня, но не отказала.
- Почему обижена, батюшка? Что ты ей сделал дурного?
- Не хотела она рожать Ягну. Просила, чтобы помог ей. Чтобы не появилось дитя на свет. Но этого делать нельзя. Не простят Великие матери.
Уже потом поняла Марья: согласилась Пребрана кормить ее в надежде, что возьмет благодарный вдовец-ведун в жены. Но не смотрел на нее Морей, а потом и вовсе выбрал Любаву. Тогда былая обида выросла до небес, а от нее перешла к Ягне, которая заодно невзлюбила и молочную сестру. Так уж повелось, что добрые и недобрые чувства шли от родителей к детям.
Позорили взрослые Любаву, уверенные, что по своей воле легла она с ненавистным всем княжьим сборщиком податей, с насмешкой звали ее сына Княжичем – и дети не желали с ним водиться. Может, поэтому рос он злым и хитрым. Да и Ягна, которую дразнили за горб и хромоту, оказалась ему под стать.
Взрослые были слишком заняты, чтобы смотреть за детьми. Те собирались стайками под присмотром уже подросших, следивших за ними зорко, поскольку знали: случись что – спуску не будет. Наверно, еще тогда Ягна потянулась к Княжичу, чуя в нем такого же изгоя. Но тот не обращал на девочку никакого внимания. Ни когда были детьми, ни когда подросли и превратилась она, несмотря на свои изъяны, в пригожую девицу.
Парни по-прежнему на нее не смотрели. Кого-то отталкивал горб или палка – костяная нога. Кого-то пугали слухи о том, что спозналась Ягна с живущей за озером черной ведьмой Изборицей. Сама она, как и в отрочестве, вздыхала по Княжичу, а тот заглядывался на ее молочную сестру – свою сводную.
Марья любила лето и пронизанный солнцем лес, но то, как засыпал мир осенью, завораживало сильнее. Особенно волновал ее тот день, когда выпадал первый снег. Было в нем что-то тревожное, волнующее – тайное. Именно тогда вошла она в девичий возраст и узнала от отца, какая необычная судьба ей уготована.
Еще в начале своей тринадцатой весны заметила Марья, что тело ее стало меняться. Она вытянулась в рост, округлилась. Под рубашкой припухли два бугорка, а там, где только что все было гладко, появились темные волоски. Девочки-ровесницы шепотом обсуждали то, что с ними происходит. Те, кто постарше, рассказывали про «женское», добавляя тем же шепотом, что это значит: могут родиться дети. А откуда берутся эти самые дети, редко кто не знал: семьи были большими, спали все в одной горнице. Да и за скотиной наблюдали со жгучим любопытством.
Это новое знание будоражило и заставляло совсем иначе смотреть на парней-сверстников и тех, кто постарше. В их краях выходили замуж рано. Едва появлялась в косе цветная лента, долго не ждали, надевали невестину поневу и сговаривали.
Когда-то парни и девки свободно выбирали себе пару, после чего женихи делали вид, что умыкают невест. Но затем вместо них стали решать родители. И все же Марья надеялась, что отец не станет неволить ее, не поведет к нелюбимому. Думать об этом было страшно – вдруг попадется такой отвратительный муж, как Княжич, от одних только потных лап и мерзкого запаха которого бросало в холодную дрожь.
С начала осени стало Марье совсем не по себе: хотелось то плакать, то смеяться без причины. Болела голова на закате, а днем тянуло в сон. И тревожило что-то смутное, неясное. А в тот день, когда землю припорошило снегом, увидела на рубашке темные пятна, и стало еще тревожнее.
Отцу она ничего не сказала, но тот узнал от Рады. И сделал то, что должна была сделать мать: расплел ее косу и заплел снова с лазоревой, под цвет глаз, лентой.
- Послушай меня, Марьюшка, - сказал он с тяжелым вздохом, надев ей на волосы венец. – Пришло время узнать важное. Очень важное. Ты должна была умереть вместе со своей матерью, но я умолил Марену спасти тебя. Она исполнила мою просьбу, с условием, что ты будешь служить ей… вечно.
- Вечно? Как это – вечно? – испугалась Марья.
- Ты не умрешь, пока стоит земля. Больше я ничего не могу тебе сказать. Скоро увидишь ее и узнаешь все, что должна знать.
- Но я не хочу! – она залилась слезами. – Все умрут, а я буду жить? Вечно служить смерти?!
Марья знала, что в их роду издавна служат Макоши и Марене, но навечно стать для смерти особой подручной? И что та заставит ее делать?
- Марена не смерть, - возразил отец. – Она – другая сторона жизни. Все вокруг нас умирает осенью, чтобы возродиться весной. Так и люди уходят из этого мира в другой, освобождая место тем, кому они дали жизнь.
- Лучше б ты позволил мне умереть, не родившись, - прошептала Марья, но так, чтобы он не услышал.
День шел за днем, ничего не происходило, и она уже начала думать, что не так поняла слова отца. Или он не понял то, что услышал от Марены.
Как же можно жить вечно?! Наверно, он имел в виду, что Марье придется служить ей до самой своей смерти – весь свой век. Это уже не так пугало. Она охотно и без особого труда перенимала от отца его знания и умения и готова была помогать ему во всем. Если, конечно, не придется выйти замуж, но пока об этом не хотелось даже думать.
Тем временем зима входила в свои права. Снег уже не таял, ложился покровом. В светелке, где жила Марья, по ночам было холодно, тепла от печи не хватало, но не спать же в горнице на полатях. Думать о том, что отец с Любавой по ночам занимаются… тем самым, не хотелось, а быть рядом – и того больше.
Как-то вечером Марья стояла у окна, закутавшись в тулуп, под которым спала, и глядела на метель – точнее, на белесую мглу: бычий пузырь и днем-то немногое позволял рассмотреть. И вдруг что-то произошло.
Под горлом сначала похолодело, словно проглотила кусок льда, а потом наоборот вспыхнуло огнем. Лицо кололо тонкими иглами, как на морозе. Обернувшись, она увидела в свете лучины марево, какое бывает в жару над землей: воздух плыл, растекаясь волнами. А за ними…
В испуге Марья закрылась руками, поглядывая между пальцами.
За текущими струями все более отчетливыми становились очертания высокой статной женщины с длинными черными косами.
- Здравствуй, Марья-Марена!
Это был не голос – слова звучали внутри нее, разбегаясь с кровью по жилам.
- Здравствуй… - прошептала Марья, чувствуя, как подгибаются колени.
- Ты ведь не поверила отцу, когда он сказал, что тебе придется служить мне до скончания веков?
По спине пробежал холод, словно распахнулось окно и метель запустила в светлицу свои снежные лапы.
- Значит, это правда… - она с трудом перевела дыханье. – И что я должна делать?
- То, чему тебя научил отец. Иногда я буду брать твое тело, если понадобится.
- Как? – испугалась Марья еще сильнее.
- Не бойся. Ты даже не почувствуешь. Если мне нужно будет явиться кому-то из смертных, я приду к нему в твоем облике. Своего у меня нет. То, что видишь ты и все мои служители, лишь морок. Но другие и его не могут увидеть.
- Почему я?
- Ты из рода тех, кто служит мне от века. К тому же обещана. Я забрала тебя из нави, теперь ты не сможешь войти туда, даже если захочешь. И старость над тобой не властна.
- Но… что скажут люди? – всхлипнула Марья. – Когда все будут стареть и умирать, а я – нет? Умрет мой отец, муж, дети, а я…
- На свете не одна твоя деревня, - оборвала ее Марена. – Найдешь, где поселиться, когда люди начнут дивиться твоей неуходящей молодости. Родители и так обычно умирают раньше потомков. Дети? У тебя не будет детей, Марья. Ты еще не поняла? Ты должна была умереть, поэтому в свитке жизни нет твоих детей. Мертвое не рождает живое. Ну а муж… Сейчас говорить об этом рано, время еще придет. Смотри и запоминай, - она подняла руку и скрестила три пальца, - если нужна будет помощь, зови меня. Ты бессмертна – но уязвима.
Воздух вновь пошел волнами, и видение исчезло. Зашипела и погасла лучина. Упав на лавку, Марья уткнулась лицом в тулуп и разрыдалась.
