Книги
1.
Часть 1
Двадцатью летами раньше
- Уйди, Морей, не место тебе, где баба рожает! – повитуха силой вытолкнула его из бани, откуда неслись пронзительные крики Добронеги. – Ты свое дело сделал, дай и нам сделать наше. Проверь, может, где остались замки не разомкнуты, лари и короба не открыты. А то на двор выйди и покричи, постони. Помоли Макошь и сужениц.
Жена не могла разрешиться от бремени уже сутки – день и ночь. Вчера утром, едва схватило, Морей отвел Добронегу в натопленную баню. Там снял с ее ноги сапог, дал напиться ключевой воды, развязал пояс и попрощался, как полагалось по обычаю, хотя сердце сжимало – словно и правда прощался навеки. Теперь оставалось только ждать.
Они прожили в супружестве пять лет, в любви и согласии, но бездетно. Тщетно Морей, знахарь, ведун-зелейник, чьи предки занимались этим с незапамятных времен, поил жену отварами целебных трав, окуривал чародейским дымом и читал наговоры. Вдвоем они молились женским богиням Макоши и Марене, делали им щедрые приношения, но месяц за месяцем исправно приходило рубашечное, и Добронега прятала заплаканные глаза.
И вдруг, когда уже совсем потеряли надежду, это случилось. Хоть и не принято было объявлять чужим о непраздности раньше, чем ребенок зашевелится под сердцем, они не смогли удержаться, похвалились своим счастьем. Может, за это и расплачивалась сейчас Добронега лютыми муками?
Не соврала повитуха, все, что мог, Морей сделал. И связка одолень-травы висела над полком, и колун-траву в теплом молоке давали пить. И все наговоры повторил он за эти долгие часы не по одному разу. И Макошь с сестрами рожаницами-суженицами молил как мог. Но повернулось дитя ножками и застряло. Привязывала повитуха Добронегу к печному воронцу, обмазывала живот сырым тестом, заставляла голосить благим матом и вопила вместе с ней, кидала под полок нож, чтобы тот разрезал боль. Ничего не помогало.
- Крепись, Морей, - выглянула она в предбанник, где ему полагалось ждать. – Заберет Мара твою Добронегу. И детку заберет. Крепись.
- Дай мне войти! – потребовал он, вцепившись в плечо повитухи. – Пусти меня к ней!
- Что ты, нельзя! – запричитала та, но Морей не слушал. Отпихнул и вошел в баню.
Добронега лежала на полке в одной рубашке, мокрой от пота. Распущенные волосы спутались и слиплись, лоб блестел от испарины. Лицо осунулось, закрытые глаза обвело черными кругами, губы обметало белой пеной. По огромному животу волнами пробегали судороги, и тогда роженица глухо и бессильно стонала.
Словно ножом разрезало Морея от боли – тем самым, который должен был разрезать боль Добронеги. Дыхание смерти уже коснулось ее лица - уж он-то хорошо это знал.
- Выйди! – приказал он повитухе.
- Нет, нельзя! – снова запричитала та.
- Выйди! – рявкнул, сопроводив такими словами, что старуху ветром сдуло.
Встав на колени, Морей поцеловал жену в мокрый лоб, провел по волосам… и сделал то, что было запрещено-заповедано. Сложил пальцы в знак, призывающий Макошь и Марену. Только один раз в жизни дозволялось ведуну обратиться к Великим матерям – и этот раз для него пришел.
- Великая Макошь, Мара-Марена, не забирайте мою любимую!
И повеяло ветром с двух сторон – теплым и холодным. Там, где они столкнулись, заструилось марево. А за ним появились два женских облика: светлая мать Макошь и чернокосая статная Марена.
Закружилась голова, зазвенело в ушах, потемнело в глазах. Стало трудно дышать, но Морей из последних сил стиснул пальцы, чтобы не разомкнуть невольно знак своего зова.
- Нет, Морей, - сказала Марена, и ледяной зимой отозвались ее слова. – Она уже на пути в навь. Никто не может вернуть ее, даже мы. Оставь мертвое мертвым.
- Но девочка еще жива, - возразила Макошь.
- Она тоже умрет.
- Прошу вас! – взмолился Морей. – Не забирайте хотя бы ее.
Великие матери переглянулись.
- Хорошо, - кивнула Марена. – Но ты отдашь ее мне. Не пугайся. Она не умрет. Никогда не умрет. В ней будет частица моей силы, и она станет служить мне в яви до скончания веков. Выбирай: или смерть, или земное воплощение Мары.
- Я согласен, - Морей с трудом проглотил слюну. – Только спаси ее.
- Никто не должен знать. Иначе смерть твоя будет страшной. Дочь – тоже. Пока не придет женское. Тогда расскажешь, и она увидит меня.
Макошь исчезла, а Марена, обтекаемая струями марева, подошла к полку. Положила руку на живот Добронеги, и по мертвому телу пробежала схватка, выталкивая младенца.
- Нарекаю тебя Мареной, - богиня коснулась лица девочки и повернулась к Морею. – Но ты дашь ей другое имя. Прощай. И больше не пытайся звать нас.
Темный призрак исчез, марево улеглось. Морей взял младенца на руки. Девочка не кричала, только пищала едва слышно, как котенок.
- Заряна! – крикнул он, и в баню вбежала повитуха, увидела дитя, всплеснула руками.
Отдав дочь старухе, Морей без сил опустился на пол. Привалился к дощатой стене и из-под опущенных век наблюдал, как Заряна перерезает пуповину, подложив под нее веретено, перевязывает суровой льняной нитью, которую спряла Добронега, скрутив в нее два волоска – свой и Морея. Очистив нос, уши и рот, повитуха опустила младенца в лохань с теплой водой, куда долила молока. Искупала, обтерла, положила на вывернутый вверх овчиной тулуп – чтобы росло дитя в достатке, а потом туго запеленала.
- Бери, Морей, нарекай имя.
Он с трудом поднялся, взял девочку на руки.
- Нарекаю тебя Велеславой. Велеслава, дочь Мореева.
- А теперь клади в зыбку и отнеси в избу. И похорони детское. О ней, - Заряна кивнула в сторону Добронеги, - не думай. Придут бабы, все сделают.
Дождавшись, когда Морей вернется, Заряна протянула ему обмытый и завернутый в лоскут послед.
- Под яблоней закопай. И смотри, пуповиной вверх, иначе земля будет к себе тянуть. Умереть может.
Не умрет, подумал Морей. Никогда не умрет…
Ледяное оцепенение, сковавшее его после призыва Великих матерей, разлетелось на осколки, и глаза обожгло слезами.
Церковь требовала хоронить покойника на освященной земле. Но где-то до сих пор сжигали – пуская в ладье по реке или на погребальном костре, пряча затем прах в столбцы-домовины на перекрестках дорог. Где-то клали в родовые курганы. А в их дремучих краях копали могилы-коломища, выбирая пригорки в рощах.
Добронега была сиротой, жившей из милости у старой тетки, да и та давно умерла. Мужа к телу усопшей жены не допускали до самых похорон. Обмывали, обряжали и оплакивали чужие люди. Добронега была заложней – умершей прежде срока, а таких покойников считали опасными и хоронили подальше от дома, чтобы не приходили и из зависти не вредили живым. Если церковного обряда над ними не творили, никому до этого не было дела. А вот не покрестить младенца – за этим следили строго.
Морей в нового бога не верил. Точнее, допускал, что он вполне может и быть, но не признавал его главным и единственным. Когда-то каждый был волен выбрать того бога, которого почитал более других. Кому был ближе громовержец Перун, кому солнечный Хорс или огненный Сварог, хотя и остальных не забывали, обращаясь к ним по нужде. В роду Морея поклонялись и служили женским божествам - Макоши и Марене. От них получали тайное ведовство и светлые чары. И каждый посвященный один раз в жизни мог обратиться к ним с особой просьбой.
Добронега – нежная, любимая, желанная – ушла от него, но остался плод их любви, Велеслава-Марена. Он старался не думать, что этой девочке предстоит стать телесным воплощением темной богини и жить вечно. Сейчас она была самым обыкновенным младенцем, в которой он искал черты любимой жены, ушедшей за окоем.
В церкви священник, не спрашивая согласия, выбрал имя по святцам и окрестил девочку с именем Мария. Услышав это, Морей вздрогнул.
Мария – так похоже на Марена. Случайно ли?
Мария, дочь Мореева. Марья Моревна, Мара-Марена…
Велеслава была забыта, как и сам он не вспоминал свое христианское имя – Никодим. Девочка, родившаяся слабой и хилой, выправилась, росла крепкой, пригожей и смышленой, во всем превосходя сверстников. Отец души в ней не чаял, но не баловал, с малых лет учил и женской работе, и тем премудростям, которыми владел сам.
- Смотри, Марьюшка, - рассказывал он в долгих прогулках по лесу, - это тирлич, трава злая, нам без надобности. Вот плакун-трава, оберег от нечисти. А это расковник, разрыв-трава, отмыкает замки, хранит от ран и от дурного глаза. От людей прячется, но нам с тобой открыт, есть у нас тайная сила от Великих матерей.
- Мы возьмем их с собой? – спрашивала девочка, осторожно приглаживая лепестки.
- Нет, сейчас не время. На Ярилин день, когда солнце на небе стоит перед поворотом к зиме, придем до света, поклонимся матери – сырой земле и попросим разрешения собрать травы. Тогда у них будет особая сила.
Марья схватывала все на лету, спрашивала, запоминала, и отец не мог на нее нарадоваться. Но иногда она замирала, глядя куда-то вглубь земли, и тогда Морей чувствовал, как по спине бегут холодные мураши.
На ладного, молодого вдовца засматривались и девки, и вдовицы, а то и мужние жены, но Морей никого не замечал. Жил с дочкой вдвоем на окраине деревни, у самого леса. С женской работой помогала Рада, сестра покойной матери, звавшая Марью внучкой. С остальным управлялся сам.
К нему приходили за целебными травами или за наговором, и он охотно помогал, порой без всякой платы. Никто, кроме него, не мог так легко угомонить буйного, примирить враждующих или найти потерянное. Но неизменно отказывался сделать приворот, заглянуть в будущее или отвести глаза тому, кого хотели обмануть.
- Не могу, - отвечал твердо. – Пропадет дар.
Приходили девки и жены в тягости, просили травки, чтобы скинуть нагулянный плод, - отказывал и им. Только однажды едва не дрогнул, когда со слезами умоляла Любава – та, на которую засматривался еще юнцом. Но тогда ей нравился другой парень, и он отошел в сторону, а потом бродил как-то по лесу, собирая травы, и встретил Добронегу из соседней деревни, которую полюбил.
- Помоги мне, Морей, - просила, заламывая руки, Любава. – Ты же можешь. Он взял меня силой, что я могла поделать? Прогонят из дома, где я буду жить?
Как и Добронега, Любава была сиротой, жила у чужих людей и выполняла самую черную работу за кусок хлеба и старую одежду. Да, он мог помочь – знал такие травы. Но так же знал и то, что ни Макошь, ни Марена не простят убийства младенца в чреве матери.
- Нет, Любава, - ответил, не глядя ей в глаза. – Не могу.
Не смог он помочь и Пребране, девушке, на которой отказался жениться обрюхативший ее парень, но у той хотя бы были родители. И все же она попыталась избавиться от ребенка сама, чуть не умерла, однако выжила. Родила девочку, здоровую и красивую, но с кривой ногой и горбом. Морей пытался помочь и все же до конца выправить не смог. А Пребрана выкормила грудью маленькую Марью.
Что до Любавы, ту действительно выгнали из дома, когда стал заметен живот. Приютила ее Рада, тетка Морея. Девушка скрасила одиночество немолодой вдовы, да и к мальчику, которого родила Любава, та привязалась. Морей заходил, помогал, чем мог. Пока была жива Добронега, делал это скрытно, не желая вызвать ревность жены. Потом – уже не таясь.
Он видел, как смотрит на него Любава, помнил, как сам когда-то не спускал с нее глаз, но что-то в нем умерло вместе с Добронегой. Как будто закрылось его сердце для любви. Плотские желания были, не без того, но с ними Морей научился справляться.
Так шел год за годом, и все же время взяло свое. Словно снегом припорошило его боль, осталась лишь память и светлая грусть. Однажды весной он понял, что снова хочет любить. Не только телом, но и душой.
- Скажи, ты сможешь стать матерью моей дочери? – спросил Морей, обнимая Любаву.
- Обещаю, что не буду обижать ее, - ответила она.
Это было не то, чего бы он хотел, но… по крайней мере, честно. И обещание свое Любава сдержала. Особой ласки от нее Марья не видела, но и обид тоже. Да и сам Морей не смог полюбить ее сына. Хитрый и трусливый Ванька Княжич был ему не по нраву, но приходилось терпеть.
