Книги
С поездом Чернышеву и его спутникам повезло – пришел он быстро и катил споро, так что до Удельной они ехали около двух часов, а вот дальше дорога растянулась. И всего-то пять верст до имения, но добирались до Чернышевки часа три. Сначала ждали карету и телеги – управляющий то ли не понял телеграмму, то ли доставили не ко времени, то ли (что вернее всего) кучер пил в трактире по дороге и к поезду изрядно опоздал. Да еще Мари стало нехорошо – женщина в тягости, и срок немаленький, а тут дорога, нервы, в общем, когда наконец, тронулись от станции, Василий возблагодарил Бога, надоумившего Ивана Кирилловича прислать верховую лошадь. Барон поехал с непраздной супругой в карете, вещи погрузили на подводы, а граф вскочил на коня и пустил его сразу хорошей рысью – взбодриться и успокоиться. Решив срезать по лесу, Василий немного заблудился и вероятно где-то свернул не на ту просеку, потому что выехал он не к своему имению, а к соседней Сосновке.
Сначала граф хотел повернуть коня обратно, но почувствовав вдруг сильную усталость и увидев сгущающиеся на горизонте тучи, счел за лучшее попросить гостеприимства у Закревских, с которыми не виделся, почитай, лет пять, переждать дождь и выпить чаю, а потом ехать к себе в Чернышевку.
Ворота были не заперты, и Василий, въехав на подъездную аллею, спешился, и, ведя коня в поводу, пошел к дому. Около флигеля на качелях сидела девушка и что-то рисовала в альбоме. Лица ее граф рассмотреть не мог, лишь светловолосую головку, освещенную солнцем. И столько было в этой ее головке и всей позе нежности, чистоты, непосредственности, женственности, что у него дух перехватило. Чернышев остановился невдалеке, чтобы не спугнуть очарование момента и просто молча любовался. «Интересно, кто это, – подумалось ему, – наверное, кто-нибудь из молодых Закревских женился, или сестра Ольги Михайловны из Ржева приехала…»
Конь переступил с ноги на ногу, хрустнула ветка, и девушка обернулась.
– Василий Сергеевич? А мы вас только назавтра ожидали, – она спрыгнула с качелей, подошла к молодому графу и протянула ему руку.
– Я бы так и был, да вот заблудился немного, не туда повернул, и вместо Чернышевки в Сосновке оказался, – он поцеловал протянутую руку, – не имею чести знать, – начал Василий, поймал недоуменный взгляд девушки и замолчал.
– Неужто, Василий Сергеевич, неужто не узнали? – она засмеялась, попыталась присесть в шутливом реверансе, уронила альбом, отчего рассмеялась еще радостнее, Василий наклонился поднять, но девушка решила сделать это сама, и они неловко стукнулись лбами и рассмеялись уже оба.
– Право, не имею чести, – повторил Чернышев, слегка потирая лоб. – Простите великодушно, как-то неловок я нынче. Гроза идет, – он указал на сгущающиеся на небе тучи.
– И в самом деле, – девушка посмотрела вверх, придерживая рукой шляпку, – идемте в дом, и так и быть, я спишу вашу неловкость и забывчивость на перемену погоды и долгую дорогу. – Аглая Ильинична Закревская, – она лукаво посмотрела на Василия и улыбнулась. – Вы в самом деле меня не узнали, не разыгрываете?
– Аглая Ильинична??? – граф неверяще смотрел на девушку. – Неужели? – он покачал головой, – впрочем, немудрено. Когда я видел вас последний раз, вы были совсем ребенком с золотистыми кудрями и рыжим котенком на руках. А после я не часто наведывался в Сосновку, как и в Чернышевку, да и вы в столицу уезжали, если мне память не изменяет.
– Да, я в прошлом году закончила Смольный институт и вернулась к родителям. Батюшка обещал на Сезон вывезти меня в столицу, но пока не складывается, – она слегка потупилась. – Братьям содержание нужно, вы же понимаете, а имение доходов мало приносит. Идемте в дом, папенька обрадуется вам. – Аглая прошла в отворенную лакеем дверь, споро отдавая распоряжения позаботиться о коне Чернышева, подать чай и предложить гостю с дороги умыться. Было видно, что она привыкла быть хозяйкой в доме, и челядь ее таковой воспринимала и слушалась.
Через полчаса они пили чай в гостиной, перескакивая в разговоре с темы на тему, чему-то улыбаясь, не обращая внимания ни на ливень за окном, ни на шаги прислуги. Аглая неожиданно покраснела и смутилась, когда, передавая Василию чайную пару, коснулась пальцами его руки и едва не расплескала чай на скатерть. Она тут же взяла себя в руки и заговорила спокойным голосом, но ее алеющие щеки не остались незамеченными графом. Он сам постоянно искал слова, экал и щелкал пальцами, хотя обычно слыл отменным рассказчиком.
«Да что же это такое, право слово, юной девицы оробел как кадет желторотый», – мысленно упрекал он сам себя, но волнение не проходило.
– А что Ольга Михайловна, нездорова? Смотрю, вы тут так заправски хозяйничаете, – неожиданно спросил Василий и тут же мысленно отругал себя за бестактно поставленный вопрос.
– Да, матушка по зиме простудилась сильно, как в город ездила. А теперь грудная жаба ее мучает. Доктор сказал – осложнение. На воды надобно или к морю, где воздух хороший, только папенька в средствах стеснен, – Аглая Ильинична потупилась, потом подняла взгляд на Василия и улыбнулась. – Братец Николенька, вы же помните Николеньку, приехать обещал и отвезти маменьку в Ливадию в сентябре. Там климат помягче и воздух морской. Братец сказывал, бархатный сезон. Николенька nous a visités ce printemps (был у нас по весне (фр.)), говел в нашей церкви, и тогда у них с papa разговор состоялся. Сердитый. Кричали так, что в коридоре слышно. Papa пообещал имением заняться, да только братец уехал, как все на круги своя вернулось, – девушка вздохнула, глянула за окно и радостно сменила тему. – Василий Сергеевич, смотрите, дождь-то кончился, – она встала и распахнула створки porte-fenêtre, в комнате пахнуло свежестью.
Василий тоже поднялся и, подойдя ближе, глянул в сад. На листьях застыли дождевые капли, пионы на клумбе наклонили свои головы, а нарциссы и вовсе прибило к земле. Дурманяще пахло сиренью и еще чем-то, а Аглая вдруг всплеснула руками и засмеялась
– Радуга, Василий Сергеевич, смотрите, радуга, – она показала ладошкой вперед, – да еще двойная. – Девушка чуть не прыгала от восторга, и эта ее непосредственность, живость и такая детская безыскусная радость тронули Василия. Его сердце, которое он считал холодным, бесчувственным и почти умершим после гибели Романа, вдруг забилось сильнее, а на губах заиграла радостная улыбка.
Взяв с кресла шаль, он осторожно накинул ее на девичьи плечи, почувствовав потребность прикоснуться к Аглае, дотронуться до нее, словно это давало ему возможность окунуться в то счастье, которое она излучала.
– Накиньте, Аглая Ильинична, свежо после дождя, не ровен час, простудитесь, – прикосновение было мимолетным, граф тут же убрал руки, но тепло, которое он почувствовал, согрело Чернышева изнутри.
– Спасибо, Василий Сергеевич, – девушка обернулась, кутаясь в шаль. – Может, кофию приказать?
– Non, merci, Аглая Ильинична, право, не стоит. – Василий отрицательно покачал головой. – Поеду, пожалуй, гроза кончилась, да и гости меня дома ждут. Нехорошо получается, пригласил и пропал. Если позволите, завтра наведаюсь, к батюшке вашему разговор есть. Сергей Романович просил дело одно обсудить. – Граф кивнул, прощаясь. – Премного благодарен за чай и разговоры, – наклонившись, он взял маленькую узкую ручку и прижался к ней губами. – До завтра, Аглая Ильинична, не провожайте. – Чернышев вышел в распахнутую лакеем дверь, быстро сбежал с крыльца и, вскочив на коня, пустил его вперед размашистой рысью…
***
Приехав в училище еще до утренней поверки, Митя Чернышев сразу направился к начальнику.
– С чем пожаловали, юнкер? – Павел Александрович Лайминг встретил Чернышева доброжелательно. Он любил своих юнкеров и всегда готов был выслушать, помочь, если это было в его силах. – Надеюсь, здоровье поправили полностью и к испытаниям готовы?
– Так точно, господин генерал, – четко отрапортовал Митя, а потом слегка запнулся, замолчал, но все же нашел в себе силы продолжить. – Господин генерал, Павел Александрович, я… – он снова замолчал.
– Что вы, как институтка, Дмитрий Сергеевич, мнетесь. Извольте излагать четко и ясно. – Генерал-майор встал и начал ходить по кабинету, заложив руки за спину. – Что у вас случилось, юнкер? Дома все в порядке?
– Так точно, все хорошо. Василий вернулся, – улыбнулся Митя и тут же снова стал серьезным. – Павел Александрович, я в Морской корпус решил поступать, на флот хочу.
– Но позвольте, молодой человек, как же-с, – перебил Чернышева генерал, – вы один из первых в классе, оканчивает с отличием, вам прямая дорога в Академию, а вы – в моряки. Такую карьеру загубить хотите. Вы бы хорошим офицером стали, помяните мое слово. – Лайминг остановился и посмотрел на юношу. «Высок, строен, не смазлив, держится уверенно. Хороший боевой офицер был бы и с нижними чинами умеет обращаться, – это генерал-майор тоже заметил, – а он в моряки. С чего бы?»
– Давно мечтаю, господин генерал, – словно отвечая на мысли начальника училища, заговорил юнкер. – Я бы все равно в Академию в этот год не стал поступать, послужить сначала считаю должным.
– Похвальное рвение, молодой человек, похвальное, – генерал-майор посмотрел за окно на плац, – а вы хорошо все обдумали? С отцом говорили?
– Так точно, господин генерал, граф благословил, – Чернышев щелкнул каблуками и встал во фрунт.
– Приказа смирно не было, юнкер. Ступайте, а то на построение опоздаете. – Лейминг замолчал на минуту, словно что-то обдумывая, – после занятий напишете прошение, я передам по инстанции и характеристику приложу. Думаю, при успешной сдаче испытаний все получится. С Богом, Дмитрий Сергеевич, – начальник училища кивнул юноше, отпуская, а когда за Митей закрылась дверь, в недоумении пожал плечами. «Странная нынче молодежь пошла, все-то им неймется. Мечта, понимаешь ли, а то, что такую карьеру губит, не думает. Эх, молодо-зелено», – Павел Александрович вздохнул и вышел из кабинета, прикидывая и размышляя, с кем может связаться, чтобы перевод юнкера Чернышева в Морской корпус прошел для того безболезненно.
Александровское военное училище на Знаменке 12 октября 1862 года было принято решение отделить общий курс кадетских корпусов от специальных и открыть на основе последних военные училища. Первыми в 1863 году были открыты пехотные училища: Константиновское и Павловское в Петербурге и Александровское в Москве. Воспитанников этих училищ стали называть юнкерами…
Еще полтора столетия назад белое высокое здание с колоннадой и лепным пеликаном, кормящим своих птенцов, – на углу Арбатской площади и улицы Знаменка было известно всей Москве.
Генерал-майор Павел Александрович фон Лайминг (05.11.1852 – 1918) – директор училища с 1901 по 1903 год
