Книги
– Что, братец, худо тебе? – в комнате Мити неожиданно возник старший брат. Ворот рубахи расстегнут, на ногах туфли домашние с загнутыми носами, в руке – стакан какой-то мутной жидкости, судя по запаху – рассолу. – На вот, опохмелись, легче будет. – Василий подошел к лежащему на кровати Мите и, наклонившись ниже и чуть расплескав содержимое стакана, втянул носом воздух. – Эээ, да ты не пьян, Дмитрий Сергеич, а что тогда Семен стенает, что барчуку плохо?
– Плохо. Хуже, наверное, и быть не может, Вася, да только выпивка твоя мне не поможет, – Митя сел на кровати, свесив ноги на пол. – Раствори окно, душно, и перегаром от тебя, хоть закусывай. – Ему вдруг стало так легко со старшим братом, как раньше, в той еще жизни, когда старшие опекали его, младшего, вводя, как они говорили, в общество. На самом деле чуть не каждую увольнительную юнкер ездил со старшими то в карты играть, то на балы, а то и в заведение. Именно Василий впервые привез его к Мадам, и даже сейчас, по прошествии времени вспоминая тот визит, Митя почувствовал, как отчаянно краснеет. Стыдно и неловко ему тогда было от взглядов и насмешек, и от собственной глупой гордости, когда домой поутру ехали.
– Отказала? – неожиданно спросил Василий, усевшись в кресле у окна и закурив сигару, которую достал из кармана халата.
– Старый князь отказал. Как мальчишку меня отчитал и выставил, на порог велел не пускать и писем не писать, – Митя встал с кровати и заходил по комнате.
– Не мельтеши, Митрий, голова кружится, – старшему из братьев было явно плохо. – Правильно князь Дмитрий Сергеевич сказал, мальчишка ты и есть. Курса не окончил даже в училище, а еще Академия, – начал Василий наставлять младшего, но тот перебил:
– Не пойду в Академию, испытания выдержу и на флот в гардемарины. Я уже узнавал, год учиться буду в Морском корпусе, а потом на мичмана экзамен держать и во флот. А там – в Николаевскую морскую Академию, – чувствовалось, что юнкер давно уже для себя все решил и распланировал, только случая не было рассказать.
– Ох, как у тебя оно все уже выверено, – не удержался Василий от реплики, – а батюшка знает?
– Нет еще, – потупился Митя, – думал, испытания выдержу, тогда и расскажу, да все оно вишь как вышло, нелепо.
– Да уж, заварил ты кашу, и что теперь делать станешь? – старший в упор посмотрел на младшего и вдруг тихо произнес, – извини. Глупо я вел себя вчера. Просто так стосковался по родным на чужбине, и ей как родной сестренке обрадовался. Она же еще меньше тебя. Уезжал, малышкой была, или я ее помнил такой, теперь уж и не знаю, времени-то не так много прошло. Когда на балу вчера увидел и не узнал по первости, а она – обрадовалась, ну и я – ответно. Что смутил ее, потом уже понял, у рояля, а когда пели вы, так скверно себя почувствовал… Потому и напился. Прости дурака старого, не соперник я тебе, – руку протянул, ожидая. И Митя тут же ее крепко пожал.
– Пустое, брат, хотя прав ты, ревность меня утром к князю толкнула. Испугался, что дорогу ты мне перейдешь. Прости и ты меня, что подумал дурно. Сердит я был на тебя и обижен, что уехал тогда, – еле выговорил юнкер и отвернулся от брата.
Некоторое время в комнате стояла тишина, потом скрипнула кресло, раздались шаркающие шаги – Василий подошел к Мите и обнял его за плечи.
– Я сам тогда себя не помнил. Обижен был страшно. Представляешь, я на Романа обиделся, что он ушел. Ушел, а меня с собой не взял. Я здоровый, взрослый, офицер, не знал, как жить дальше. Без него. Понимаешь ли, Митя, ближе него у меня никого нет. Как рука правая – отруби руку, и как жить дальше? Нет, можно, но уже полноценным себя не чувствуешь. А еще я все понять не мог, куда оно после смерти уходит – то, что Романа составляло – смех его, улыбка, голос. Знал только, что не услышу и не увижу никогда больше. Скверно мне тогда было, вот и сбежал. Труса праздновал, чего уж теперь. А вот вернулся нынче и не лучше – отец говорить не желает, тебя с панталыку сбил. Эээх. – Василий глубоко вздохнул и крепче сжал плечи брата. – Что теперь после драки… Пойду я. Ванну приму, да с отцом мириться, негоже так-то. – Он сделал два шага к двери, а потом повернулся и сказал, – иди к батюшке. Про сватовство расскажи, да про решение твое, а то после разговора со мной, глядишь, и тебе достанется.
После ухода старшего брата Митя еще некоторое время ходил по комнате, думая, как поступить, потом кликнул Семена, велел дать рубаху переменить и мундир почистить, оделся и отправился к отцу.
Разговор был долгим – не мог никак Сергей Романович уразуметь, зачем сыну ломать карьеру и начинать чуть ли не наново все.
– Митя, голубчик, можно же в артиллерийской школе отучиться, а потом – сразу в Морскую Академию, зачем в корпус-то? – пытался граф доказать сыну, по его мнению, очевидное.
– Нет, отец, простите, но вы не правы. Если я в корпус пойду, то через год мичманом стану, еще через год – лейтенантом. А там – каких-то пару лет – и в Академию. А после сухопутной школы – шесть лет служить надобно и лишь потом экзамен в Академию держать дозволяют. А за шесть лет столько воды утечет, – вздохнул Митя, а потом добавил тихо, – шесть лет долгий срок, дождется ли, – и снова тяжело вздохнул.
– Ты про Гликерию Александровну? – уточнил граф, раскуривая трубку.
– Да, отец. Понимаю, что поступил глупо, ее не спросив, и теперь Бог знает сколько в неведении маяться, но сделанного не воротишь, – Митя нервно сцепил руки в замок.
– Езжай завтра в корпус, спокойно готовься, чтобы выдержать испытания по первому разряду, а я через пару дней князя навещу. Поговорим по-соседски, чтоб запрет снял с писем. Обещать ничего не стану, но, думаю, разрешит. Дмитрий Сергеевич вспыльчив, но отходчив. Ступай к матери, сам расскажи ей, что удумал, мне с Василием поговорить теперь надобно. – Граф принялся выбивать трубку.
– Он сам, – начал Митя…
– Что сам? Говорить со мной желает? Разумно, ничего не скажешь. А ты откуда знаешь, говорили?
Юнкер молча кивнул, не желая вдаваться в дальнейшие объяснения.
– Славно, голубчик, славно, что вы помирились, а то я уж было переживать начал, – Сергей Романович с хитрецой посмотрел на сына и, пресекая дальнейшие вопросы, махнул рукой. – Увидимся за обедом.
Окрыленный надежной, Митя пошел к матери, а у графа состоялся долгий и трудный разговор со старшим сыном.
Много было и взаимных упреков, и недопонимания.
– Как ты мог, Василий? Как ты мог уехать, а потом так вести себя. Не понимаю, веришь, не понимаю, в голове не укладывается. Your behaviour is very ugly (ваше поведение столь безобразно (англ.)) – граф ходил по кабинету, попыхивая трубкой.
– Простите, отец, – в который раз повторил Василий, – себя не помнил.
– Верю, допускаю, но почему ко мне не пришел? Сбежал зачем, – Сергей Романович тяжело опустился в кресло и посмотрел на сына.
Тот молчал, видимо устав оправдываться и считая, что разговор все равно ни к чему путному не приведет – мнение отца сложилось не в его, Василия, пользу, и чтобы изменить его, нужно время и, вероятно, иные обстоятельства.
– Разрешите, я пойду, отец? Друга навестить надо, – молодой граф поднялся и направился к двери.
– Успеешь к другу, знаю, барону отец от дома отказал. И что болен он, знаю, – при этих словах отца Василий удивленно посмотрел на него и весь как-то подобрался. – Что ощетинился, как еж? Петр Карлович хоть и друг мне, но правым его не считаю. Андрея Петровича с мадамой его в имение свези. Воздух, молоко парное. Полезно им будет, и сам в Чернышевку езжай. Отдохнешь, успокоишься, да и за хозяйством глаз нужен. Управляющий Иван Кириллович намедни письмо прислал, что Варламовы лес межевать хотят, хотя он испокон веку общим был. Как между трех усадеб рос – нашей, Варламова Евграфия Калистратовича покойного и Закревских – так и был общим. Грибы, ягоды, охота, а что ж теперь будет, коль разделим? Езжай, Василий Сергеевич, разберись на месте. Граф Илья Дмитриевич, сам знаешь, человек немолодой и очень не любит, когда ему наливочку кушать мешают. Он любые бумаги подпишет, лишь бы в покое оставили, – граф полез в ящик стола, достал какие-то бумаги. – Вот, посмотри на досуге.
– Спасибо, отец, – пораженно выдохнул Василий, едва Сергей Романович закончил говорить, – благодарю. Не чаял я…
– Что отец сыном и его делами интересуется? Зря. Я хоть и расстроен был, да и гневался, но отец приучил с холодной головой дела решать. Ступай, не задерживаю, обедать небось к барону пойдешь?
Василий кивнул, поклонился отцу, взял его протянутую руку и неожиданно на несколько секунд прижался к ней лицом, а потом буквально выбежал из комнаты.
Он машинально спустился вниз, взял поданные лакеем шляпу и перчатки и вышел на улицу. Двоякие чувства обуревали молодого графа – с одной стороны, именно сейчас после последних слов отца ему стало безумно стыдно за свои поступки – не утром, когда все как духу маленькому выложил, а именно сейчас, когда слова отца услышал. С другой, было столь же безумно радостно, что отец любит его и простил. Да, разговор вышел непростой, и до того лишил Сергей Романович сына денежного довольствия, но то что не забыл про него, жизнью его интересовался и даже Андрея не порицал, было важно…
Проходя мимо церкви, Василий неожиданно для самого себя перекрестился и, вынув из кармана мелочь, подал милостыню. Зайдя в ресторацию, он заказал обед на три персоны и велел доставить по указанному адресу…
Утром следующего дня Василий Чернышев вместе с четой Велио выехал в имение.
***
Примерно в это же время или чуть ранее выехали в Аристово и Беклемишевы – собраться быстро не вышло, слишком неожиданным было распоряжение князя. К тому же ехать предстояло на поезде в дальнее имение, а не в ближнюю Беклемишевку, что требовало упаковать не только вещи, но и провизию, связаться по телеграфу с управляющим, чтобы подготовил все к приезду господ.
Игнат Петрович Найденов человек был уже в летах, но расторопный. Он сразу приказал готовить комнаты для господ и распорядился снарядить коляску и подводу на станцию, о чем тут же телеграфировал барину, но все это требовало времени, потому выезд пришлось перенести на утро.
Лика радовалась предстоящему отъезду из города, недоумевала лишь, почему papi столь неожиданно переменил свое решение. Понятное дело, Троицу можно и в имении встретить, но Петя еще не окончил курса – только через неделю в гимназии начинались испытания. Да и сам факт того, что ехать дедушка велел непременно в Аристово, которое не больно-то жаловал, тоже заставлял задуматься. Девушка пыталась поговорить с бабушкой, но та попросила не мешать с пустой болтовней, Татьяна сама была удивлена не меньше Лики и все вздыхала, собирая вещи, что торопиться негоже, потому как платья аккуратно складывать следует, рисовой бумагой переложить, чтоб дорогой не сильно помялись, а еще туфли не чищены, да в Аристово комаров много, спирту надо взять, притираний разных и благовоний, чтобы мошкару отгонять.
Поняв, что расспрашивать бесполезно, и когда-нибудь оно все равно выяснится, Лика пошла на кухню, где Марфа пекла в дорогу пирожки и тут же положила своей любимице целую тарелку.
– Кушайте, барышня, вот с картошкой, а те круглые с чечевицей, и пончиков ваших любимых напекла, Степка слышал в людской, барин сказывал – на все лето отъезжаете, а оттудова сразу в столицу. Гардероб, говорит, и там можно справить, ради этого не стоит на Москву, дескать, вертаться-то, – Марфа достала противень из печи и проворно укладывала на блюдо булочки, аккуратно смазывая их сверху маслом.
– Это как же там? – удивилась Лика, аккуратно отщипывая кусочек пирожка и отправляя его в рот, – Степа, молока налей холодного.
– Никакого не холодного, – тут же запричитала Марфа, – а ну как горло заболит. Погрей молока барышне, Степка, да пошустрее, – повариха достала с полки корзину и остановилась в задумчивости – хватит такой или побольше взять, – а там, это значит, князь портниху вызовет и белошвейку, все и спроворят прямо на месте. Видать случилось что, раз так торопится, и на Москву вертаться не велит.
– Ты, Марфа, говори, да не заговаривайся, – в кухню заглянул дворецкий Порфирий, – барыня велела через час обед подавать, а ужин сервировать холодный, да пораньше. Завтра поутру ехать, – он сердито посмотрел на кухарку и вышел вон.
– Чой-то дядька Порфирий такой сердитай, – поваренок поставил перед Ликой чашку с молоком.
– Не знаю, – пожала плечами девушка, – видимо, в самом деле что-то произошло, да только вряд ли нам кто скажет. Неси-ка вот лучше гитару, спою вам напоследок, а то Бог знает, когда свидимся, если сразу из имения в столицу поедем.
Мальчуган пулей метнулся в лакейскую и принес гитару, украшенную голубым бантом.
Лика тронула струны, пробуя, настроен ли инструмент, улыбнулась и запела.
Не шей ты мне, матушка, красный сарафан,
Не входи, родимая, попусту в изъян.
Рано мою косыньку на две расплетать
Прикажи мне русую в ленту убирать!
Полилось по кухне... Лика сама потом не могла сказать, отчего запела именно этот романс, хотя не особо его любила, текст его казался ей каким-то грустным и безысходным, словно не замуж девицу выдают, а в рабство тяжелое. А тут сама мелодия возникла именно эта – под настроение. Лике вдруг показалось, что что-то изменилось в ее жизни, неуловимо и безвозвратно или скоро изменится, и не избежать этого, не вернуть той легкости и беззаботности, которая была еще вчера, не переменить судьбу.
И хоть запела она потом радостную Попутную песнь Глинки, все равно в воздухе оставалось томление и легкая грусть.
Дым столбом – кипит, дымится пароход...
Пестрота, разгул, волненье,
Ожиданье, нетерпенье...
Православный веселится наш народ!
И быстрее, шибче воли
Поезд мчится в чисто поле.
Пела Лика, блестя глазами, а Степан тихонько повторял за ней слова «Поезд мчится, … в чисто поле… в чисто поооле». Допев последнюю строку, девушка оборвала аккорд и протянула мальчику гитару.
– Все, пойду я. Сейчас все одно обедать позовут. Еще зайду проститься, – она грустно махнула рукой и вышла из кухни. По крыше мерно барабанил дождь, косыми струями стуча по стеклам окон, где-то вдали громыхнуло, небо озарилось всполохами молний.
Ты скажешь: ветреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
Громокипящий кубок с неба,
Смеясь, на землю пролила.
Вспомнились строки Тютчева, захотелось бежать на улицу под дождь, но, уже дойдя до двери черного хода, Лика вдруг передумала и вернулась, сама не зная, почему…
«Красный сарафан» – известная русская песня; автор стихов Николай Цыганов, композитор Алексей Варламов. Предположительный год создания и стихотворного текста, и музыки 1832, первая публикация – в первом же песенном сборнике А. Варламова «Музыкальный альбом на 1833 год», куда вошло девять песен и романсов; по другим источникам, музыка была написала 1833 году; первая публикация – 1834 г.
Хотя песня имеет авторство, она очень часто позиционируется как народная, а исполнители используют различные ее варианты; некоторые устаревшие слова постепенно заменились на более современные литературные.
Попутная песня из цикла Глинки «Прощание с Петербургом», слова Нестора Кукольника. Самая исполняемая вещь цикла, музыку Глинка написал раньше, чем Кукольник слова, посвящение Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко.
Тютчев «Весенняя гроза» (Люблю грозу в начале мая...»
