Книги
Глава 6
Если бы не малышка, мысли о которой все время крутились где-то на заднем плане, я бы, скорее всего, просто ушла в лес с концами. И кто знает, возможно, в своем смятении, от неизвестности и непонятности происходящего, позволила бы медвежьей части взять верх над человеческой.
Да, это могло случиться — я стала бы просто зверем, молодой медведицей без малейшего проблеска прежней памяти человека. И просто прожила бы обычную медвежью жизнь.
Но тревога за малышку, которую теперь не защищает даже толстая и довольно надежная медвежья шкурка, не давала полностью погрузиться в мир звуков и запахов, доступных зверю. Даже то, что рядом с ребенком остался Гринч, не утешало, вовсе даже наоборот. Этот недобиток не внушал никакого доверия в деле заботы о потомстве. О нем о самом бы кто позаботился.
Если бы не они… мне бы, наверное, было даже интереснее побыть медведицей, чем человеком. Не зря же я все детство ими бредила. Не зря рвалась на остров с самой большой изолированной популяцией барибалов на западном побережье.
А кстати… Я резко остановилась, села на хвост и стала разглядывать собственное пузо. Потом хлопнула себя лапой по лбу — у мелкой-то белый треугольник на груди точно был. Значит, я барибал. И я точно на острове.
Что из этого следует?
Ну-у-у… теоретически, учитывая, что сейчас начало лета… меня ждет райская жизнь в процессе наедания толстой попы для комфортной зимовки. И, возможно, свидание с каким-нибудь брутальным гигантом-медведем, от которого я забеременею новым медвежонком, раз прежний все равно оказался человечкой.
Э-э-э-э… м-да.
Чего-то я увлеклась. Размножаться в мои ближайшие планы точно не входит. И вообще, чем дальше я ухожу от пещеры, тем неспокойнее мне становится: эти два человека — один маленький, другой раненый, — как они там без меня? А вдруг их найдет тот самый брутальный самэц, о котором я только что подумала? А вдруг не такой брутальный, но тоже злой и голодный? Или волки? Или…
А-а-а-а-а-а!
Вот как тут подумаешь в тишине, наслаждаясь медвежьей неприхотливостью? Надо разворачиваться и топать обратно. Криков Гринча давно не слышно, есть надежда, что ему хватило мозгов не убегать далеко от пещеры и от ребенка. Значит, можно незаметно подобраться, устроиться поблизости и одновременно осуществить две вещи: спокойно думать и охранять эти два недоразумения.
Кстати, почему Гринч так легко поверил дочери? Ну, в смысле, вот вы очнулись после крепкого удара по голове, и тут ваш ребенок, перепуганный, полуголый и грязный, как чертенок, кидается к сидящей с вами в одной пещере горе меха и заявляет: «Папа, это мама, как ты мог ее не узнать?»
Почему он сразу поверил? Он ведь не видел, как мелкая была медвежонком, — она перекинулась ровно в ту секунду, когда он глаза открыл, но взгляд еще не сфокусировал, и девчонка на него налетела уже человеческая.
Все эти мысли крутились в голове как бы фоном, потому что путешествие сквозь живой лес было само по себе захватывающим, волшебным, и… мне почему-то казалось, что так уже когда-то было. Было, было! Еще до того, как я ослепла и оглохла, потеряв нюх и урезав все органы чувств до человеческих. Что это? Медвежья память? Или моя?
А, потом разберусь. Сейчас можно просто идти сквозь объемный и такой понятный мир и тихо радоваться…
Угу, вот ровно до пещерки радоваться.
Я обошла это место по кругу, неслышно ступая по мягкому лесному ковру, и прилегла на холме, над самым входом. Положила морду на лапы и прикрыла глаза. Что там, внутри? Нос говорит, что оба недоразумения на месте, живы, шевелятся и общаются. Вот и хорошо, послушаем, может, чего нового о себе узнаем?
— Кристи, подожди, не скачи… Черт, голова раскалывается, — голос Гринча звучал немного невнятно и очень устало. Я на секунду переполнилась сочувствием — по башке ему прилетело знатно, наверняка сотрясение мозга хватанул. Ему лежать надо, а не за медведями по лесу гоняться.
— Кристи… ну не плачь, детка. Слава богу, этот зверь нас не разорвал, просто ушел.
— Папа! Это…
— Маленький… ну не плачь. Я понимаю, ты испугалась и от испуга… я и сам не до конца понимал, что делаю, когда невольно подыграл. У меня в голове все помутилось, я даже на секунду поверил, что Голди… ох, — он болезненно застонал, заглушая тихие всхлипывания малышки.
Я села и почесала затылок. Та-ак. То есть он малость опомнился и решил, что ему все почудилось?
— Папа, но бабушка Бера же говорила!
— Крис, бабуля просто рассказывала сказки. Ты уже большая девочка, должна понимать: люди не умеют превращаться в зверей, а пращур — это такая легенда из давних веков. Красивая, но только легенда. Наша мама… — тут я услышала, как Гринч мучительно переглотнул, потом откашлялся — у него словно голос пропал от сдерживаемого горя. — Наша мама… она уже не здесь, и…
— Папа же! Ты не понимаешь! Я ведь тоже… я была!
— Ты умничка, ты убежала и спряталась, ты маленькая, и поэтому зверь на тебя не напал, — Гринч говорил таким тоном, словно старался убедить не только дочь, но и себя самого. — Завтра, когда рассветет… мы пойдем и найдем ма… — тут он запнулся, и я поняла, что хотел сказать и не сказал мужчина.
«Мамино тело».
То есть Гринч был уверен, что я… то есть его жена, умерла. Он видел этот момент? Или что? Или…
— Найдем помощь, — твердо поправился «муж». — И все будет хорошо. Мы вернемся в Славскую империю, к дедушке и бабушке.
— Да папа же! Послушай меня!
Э, нет, детка. Не услышит он тебя. Во-первых, если мужчина что-то вбил себе в голову, лося лысого ты его переубедишь. А во-вторых, этому еще и натурально голову пробили, она у него наверняка зверски болит, и общее самочувствие паршивое. Соображает он с трудом, а потому цепляется за «логичное и рациональное» с особенной силой.
Я сама бы так поступила, будь я на него месте.
А на своем месте я…
Твою мать! Дура я на своем месте, если до меня только теперь дошло, что двое в пещере разговаривали по-русски! На чистом, чистейшем русском языке, которого настоящий Гринч никогда не знал и не смог бы до такой степени выучить при всем желании за то время, что прошло с несчастного случая.
И что это еще за Славская империя?!
