Книги
Прошло уже больше недели с тех пор, как мы закончили дело о Гамаюне, но унять душевные терзания я так и не смогла. Меня терзала вина перед Гошей, что я напала на него с обвинениями, которые совершенно точно были несправедливыми. С другой стороны, Гоша ведь тоже что-то скрывал, разве нет?
- И что, - спросила Саша, - ты так и будешь молчать и ничего не предпринимать?
- А что я должна сделать?
- Сделать, например, первый шаг к примирению.
- Вот сама и шагай, - огрызнулась я, - а меня и здесь неплохо кормят.
- Понятно, - усмехнулась Саша, - наше высочество сидит на троне и ждет, когда к ней на поклон придут. Будут пяточки лизать и пальчики на ногах расцеловывать.
- Иди ты… сама знаешь куда! – рассвирепела я.
У меня травма душевная, рана кровоточащая, а она только издевается!
- Извини, Ксюш, но я не пойду, а вот тебе следовало бы.
- Это еще почему?
- Да потому что ты сама виновата во всем. Набросилась на бедного парня с обвинениями. С ложными, кстати.
- Это еще не доказано, - пробурчала я, не желая так легко сдаваться, - может, он виноват, да еще и как.
- Я так не думаю. Незачем было вообще на него налетать. Я пыталась тебя остановить, но ты не послушала, дуреха.
- Но он же подозрительно себя вел. Тайны какие-то у него были.
- Были, - утвердительно кивнула головой Саша. - И у тебя есть. И у меня. У всех есть.
- И что же мне теперь делать? – уже почти жалобно спросила я.
- Что-что. Пойти пяточки полизать.
- Да иди ты к черту!
- Ладно. Если говорить серьезно, то ты должна первой пойти и извиниться.
- Возможно, - я уже сама дозрела до этого решения, поэтому спорить не стала, - ну и…
- Ну и объяснить все. Повиниться в своей неадекватности.
- Но у него тоже рыльце в пушку.
- Пух… Пух пуху рознь. У кого-то тополиный пух, жара, июль, ночи такие…
- Понятно. А у кого-то другого?
- А у кого-то другого что-то другое, - засмеялась Саша. - Что ты тут сидишь и гадаешь на кофейной гуще, гадалка ты липовая? Иди поговори с Гошей, попроси, подчеркиваю – попроси – его тебе все честно рассказать. И если тебе важен этот человек, то и сама будь с ним откровенной. Расскажи ему все о себе: кто ты и чем занимаешься.
- Ты с ума сошла!
- Ну я бы так не сказала. Скрывать все ото всех не получится. Кому-то – я имею в виду близкого человека – все равно придется однажды довериться. Мне Гоша понравился. Возможно, этот чудик тебе подходит. Возможно, только такой чудик тебе и подходит.
Я так глубоко задумалась, что даже проглотила «липовую гадалку» и «чудика» и забыла обозвать Сашу в ответ.
Я размышляла день, размышляла два, два с ниточкой и два с иголочкой, потом еще несколько минуточек и секундочек. Телефон обжигал мне руки, я тыкала дрожащим пальцем в экран между обрывающимися в пропасть ударами сердца. Каждый гудок бил меня наотмашь, вызывая слезы. Би-и-ип… Как же это все безнадежно… Би-и-ип… Как же я могла все так безнадежно испортить… Би-и-ип… Испортить так, что ничто, ничто в целом мире…
- Алло! Привет, Ксюш!
- Привет, Гош! – слова вылетают скомканными обрывками дыхания. - Я тебе много чего наговорила, когда мы виделись в последний раз. Я хочу извиниться.
В трубке молчание. Как же тяжело извиняться, когда ты неправа!
- Го-ош… - кидаю очередное слово и слушаю, как оно пропадает где-то в пространстве, - мы можем с тобой увидеться? Ненадолго.
Пусть он скажет «нет», и я тихо уйду помирать от горя в свой мир, мир одиночества и…
- Когда?
- Когда тебе удобно.
- Хорошо. Давай на Триумфальной в пять. Сможешь?
- Конечно. Я буду в пять.
- Хорошо. Договорились.
- Пока, Гош.
- Пока.
Гудки. Сердце колотится, как бешеное. Я не могу поверить в свою удачу.
Я была на месте раньше на десять минут. Погода опять испортилась. Надо же, какое мерзкое лето в этом году. На один погожий день три ненастных. Вот и сейчас все небо обложило, и дождь сыплется мелкими брызгами. Над Садовым кольцом крутятся мокрые вихри, глухой гул и гудки машин. Народ торопится добежать до спасительной сухости и тепла метро, воюя с выгибающимися под напором ветра зонтами.
Соседние качели вдруг освобождаются. Я воровато оглядываюсь, но ни детей, ни других конкурентов не вижу и с облегчением занимаю вожделенное гладкое сиденье. Отталкиваюсь ногами и лечу, сначала тихо, потом все выше и быстрее. Мир раскачивается: дома, серое небо в клубах облаков, огни машин, блестящие сквозь пелену дождя. Брызги падают на лицо. Глухой шум города колеблет меня, заставляя сердце обволакиваться мягкой грустью, заменяющей мандраж перед встречей.
- Привет!
Гоша стоит в двух шагах и смотрит, не улыбаясь, на меня. Пытаюсь экстренно затормозить, чтобы слезть.
- Подожди! Не слезай!
Гоша мягко приостанавливает качели, потом запрыгивает на широкое сиденье рядом со мной, но лицом в другую сторону и отталкивается ногами.
- Сто лет не качался, - как бы оправдывается он.
Мы молча раскачиваемся, отталкиваясь по очереди ногами, и с каждым махом на сердце становится легче, как будто тяжесть оставляет его, не поспевая за нашим стремительным полетом.
Лицо у меня все в мелких каплях дождя, становится холодно, и зубы начинают стучать, но мне не хочется останавливаться и прекращать этот чудесный полет.
Однако ничего не может длиться вечно. Я перестаю отталкиваться ногами, и качели постепенно замедляют ход.
- Ты замерзла? – спрашивает Гоша.
Я киваю головой. Гоша обнимает меня, заворачивая в край куртки. Я только виновато смотрю в его глаза. «Извини», - шепчу беззвучно. Гоша наклоняется к моему лицу и целует, сначала мягко, едва касаясь губ, которые послушно распахиваются ему навстречу, потом глубже, как будто затягивая меня в сладкую воронку. Я неуверенно кладу ледяные руки ему на грудь и отвечаю на поцелуй, чувствуя на губах вкус дождя и обиды, которая постепенно растворяется в нашей первой, робкой нежности.
- Пойдем! – предлагает Гоша, оторвавшись от меня, и тянет с качелей.
Мы идем, держась за руки, и я даже не спрашиваю куда, потому что мне это абсолютно, абсолютно, абсолютно все равно.
- … мы ждали целый день, а потом пришел ты.
Я рассказала Гоше все-все-все. Это было так приятно. Выговориться и полностью открыться. Сколько лет я держала это в себе. Саша не в счет. Она единственная подруга. А вот с мужчинами откровенничать я не могла. Боялась. Может, поэтому ничего и не получалось? Мои молодые люди чувствовали, что я что-то скрываю от них и тоже не хотели открываться в ответ? Говорят, что мужчин привлекает в женщинах загадка. Но давайте будем честны сами с собой: жизнь и так достаточно тяжела, чтобы еще находить в себе силы отгадывать загадки других людей.
Я жду от Гоши приговора. Что он скажет? Покрутит пальцем у виска и пошлет меня к черту? Или сразу вызовет психиатра? А может, шарахнется, как от прокаженной? Несмело поднимаю на него глаза.
- Ничего себе, - изрекает Гоша и смотрит на меня с таким восхищением, что я тут же размякаю и чуть ли не растекаюсь по креслу.
Мы сидим в чайной. Мягкие светильники погружают помещение в интимный полумрак. После быстрого перекуса в кафе Гоша повел меня в чайную, сказав, что ходить под дождем совсем не в кайф, а поговорить в спокойной атмосфере нам надо. Других посетителей почти нет. Официанты быстро заварили нам чай, рассказали о его свойствах и, посмотрев на наши напряженные лица, благоразумно ретировались, оставив в покое. Чем я сразу же и воспользовалась, чтобы открыться Гоше по совету Саши.
- А теперь ты объясни, зачем ты шпионил за Таней. Что за «О.Т.» у тебя была в телефоне?
Гоша улыбается и пожимает плечами.
- Да все просто, Ксюш. Перед отъездом отец Тани попросил приглядывать за дочерью. И после каждого занятия писать мне, как у нее дела.
- Так «О.Т.»?..
- Ну да. Отец Тани. Очень просто.
Я облегченно смеюсь. Вот же глупость какая! А мы столько себе напридумывали со страха.
- Так зачем ты?..
- Так его сократил? Чтобы Таня не увидела случайно! Она бы тогда рассердилась. Я должен был после нашего занятия ему написать, но напрочь забыл о своем обещании. Тебя провожал, потом на следующий день к свиданию готовился. Все из головы и вылетело.
У меня становится на душе сладко-сладко. Он так легко признается в своих чувствах!
- А зачем ты тогда ночью к Тане пошел?
Не то чтобы я еще в чем-то подозревала Гошу, но мне хочется расставить все по своим местам, разложить по полочками и убрать все в ящички, чтобы ни одна дурацкая мысль, ни одно подозрение больше не мозолили мне глаза и не отравляли жизнь.
- Понимаешь, Ксюш, - принимается объяснять Гоша, - я же понял, что вокруг Тани какая-то нехорошая возня идет. Сначала ты с подругами объявилась. Я хотел поближе с тобой познакомиться и узнать, что происходит…
- Так ты только за этим меня и стал провожать? – вспыхиваю я. - А потом в музей звать?
- Ну нет, конечно, - улыбается Гоша. - Я говорил себе, что это очень даже уважительная причина, но на самом деле я просто хотел с тобой увидеться.
Ну как можно на него сердиться?
- И что?..
- А то, что я реально испугался за Таню. Это ведь не шутки, если ей газовый провод перерезали. Я и за тебя волновался. Хотел позвонить, но ты так холодно со мной разговаривала накануне и выставила из квартиры. Короче, я решил, что ничего у нас с тобой не сложится. Я тебе не понравился и вообще…
Бедный ты мой!
- И что потом?
- А потом я думал об этом целый день. Сначала хотел Таниному отцу написать, но решил, что он только волноваться станет и переживать, а приехать не сможет. Или приедет, а это ерундой окажется. И я решил пойти к Тане сам. Приехал, сидел во дворе и глядел на окна ее квартиры. Думал, вмешиваться или нет. Потом решил, что лучше все-таки зайти и спросить ее. Дошел до квартиры, посмотрел на часы и понял, что поздновато для визита будет. А тут еще кто-то стал спускаться вниз по лестнице. Мне сразу пришло в голову, что если меня застукают около Таниной двери, то могут невесть что подумать. Пришел ночью к одинокой девушке, а она еще, кажется, и несовершеннолетняя к тому же. Не дай Бог еще в педофилии обвинят. У нас могут. Не знаю, короче, чего я испугался, но решил от греха подальше свалить оттуда.
- А я на тебя набросилась, - с раскаяньем говорю я.
- Да я в том момент решил, что ты вообще мухоморов натрескалась, - честно признается Гоша, но увидев возмущение, растущее у меня в глазах, поправляется: - Решил, что ты в невменяемом состояние. Какую-то чушь несла: про проклятье, про наговор, что я тебя с Таней обманываю.
- Представляю, как это звучало со стороны, - хмыкаю я.
- Ну теперь-то я знаю, в чем дело.
- Так ты мне веришь?
- Ну разумеется. Как я могу тебе не верить? Так ты что - и правда можешь читать мысли людей?
- Мысли нет. Я могу только чувства. Однако, когда человек врет, то он невольно волнуется, и я это тоже чувствую.
- Черт! – с чувством произносит Гоша. - Черт!
- Что? – пугаюсь я.
- Ну вот как можно жениться на девушке, которая тебя всего насквозь видит? И сюрприз не сделаешь, и не удивишь ничем.
- Что-о-о?
- Даже не знаю, что делать. Разве что всю оставшуюся жизнь говорить ей одну правду и ничего, кроме правды? Ты как думаешь?
- О чем думаю?
- Ну о нас, разумеется, - Гоша смотрит на меня, как на бестолковую. - Хотя что тут говорить? Пока не попробуешь, не поймешь.
- Постой, Гоша, я вообще перестаю понимать, о чем ты говоришь.
- Совсем-совсем не понимаешь? – улыбается Гоша.
- Совсем-совсем, - тихо отвечаю я и краснею.
- Ну раз ты слова не понимаешь, давай попробуем действовать по твоей методике. Ты сказала, что когда касаешься человека, то его чувства для тебя ясны и прозрачны?
Я киваю головой. Сердце у меня стучит, как барабан. О чем он? Гоша берет меня за руки и прижимает ладони к своим щекам.
- Тогда скажи, что я чувствую. Тут уж ты не отвертишься от ответа.
Я смотрю Гоше в глаза. Мои пальцы, прижатые к его слегка колючим щекам, дрожат. Не может быть! Он же не может и правда это чувствовать ко мне? Нет, ну в самом деле… Блаженство начинает заполнять меня, на глазах выступают слезы. Я пытаюсь отнять руки, но Гоша не дает мне это сделать. Потом бережно берет мою руку и целует ладонь, так что мурашки пробегают у меня по всему телу, и я, кажется, даже бледнею.
- Ну? – требовательно спрашивает Гоша. - Так что ты ответишь?
Я должна ответить? Прямо сейчас? Вот так - без подготовки? Снова шагнуть в качающуюся на волнах хрупкую ладью, которая понесет меня в неизвестные края? А как же водопады и крокодилы? Мне надо снова выбирать путь? Разве мне хватит смелости и на этот раз?
Я колеблюсь буквально секунду, потом решаюсь, зажмуриваюсь и шепчу «да».
