Книги
Таня смотрела на него с таким отрешенным видом, и ее лицо было так страшно, что Сергей боялся подойти к дочери. Она отталкивала его взглядом, и это было страшнее, чем если бы она кричала и обвиняла в чем-нибудь. И во время похорон, и в последующие дни они находились рядом, о чем-то машинально переговаривались, но все произнесенные слова словно выцвели, обесценились, лишились своего смысла, в то время как то, что хотелось высказать и услышать, не находило выражения. И это мучило обоих, жгло изнутри, не давая ни дышать, ни мыслить, ни жить.
Сергей подошел к двери в Танину комнату вечером на третий день. Он бы снова трусливо прошел мимо, но услышал из-за двери задушенные и подавляемые всхлипы. Рука сама потянулась к ручке.
- Таня! Танечка!
Одеяло, натянутое на голову, мелко дрожало. Таня замолчала, подавляя всхлипы, и из недр постели раздавалось только жалкое хлюпанье носом.
Сергей положил руку на одеяло и погладил Таню, но его руку ожесточенно отбили.
- Нютка! Нюткин! Ну пожалуйста!
Таня вскочила на постели и уставилась на отца. В ее взгляде горела непримиримая ненависть и ярость.
- Не смей называть меня так! Она так меня называла! Она, понимаешь! А ты не смей! Я все знаю! И про Марианну, и про то, что вы со мной сделали. Как ты мог? Как вы могли? Стереть у меня память! Ненавижу тебя! Уйди! Видеть тебя не могу!
Сергей сглотнул ком в горле. Вот она и расплата. Нет, не предательство друга или то, что с ним делала Марианна. Вот это расплата. И он ничего не сможет сделать, никак не сможет это исправить. Никогда.
Сергей встал и пошел, спотыкаясь, из комнаты, стараясь удержать слезы. Вот и все. Жизнь окончательно утратила смысл. Жизнь. Которой и так осталось всего чуть-чуть. И что в итоге? Ради чего он жил? Вот ради такого финала? То, чего он всегда боялся, все-таки свершилось, и обвинить в этом некого, кроме самого себя. Он сам отравил себя, сам выжег землю под ногами, и теперь до самого конца ему идти по этой мертвой пустыне, глотая горячий пепел, летящий с подкопченных небес. Наверное, это и есть ад. Да, хуже наказания быть просто не может.
Таня смотрела на сгорбленную спину отца и даже сквозь застилающие глаза слезы, даже сквозь яростно бушующее пламя ненависти она видела его боль. Жалость шевельнулась в ее сердце.
- Таня, - всплыли в ее памяти слова Саши. - Таня, я понимаю, как тебе сейчас больно и тяжело. Ты думаешь, что тебя предали. Ты сейчас ненавидишь отца. Любишь и ненавидишь. И очень обижена на него. Но я прошу тебя, я умоляю тебя: найди в себе силы преодолеть эту обиду.
- Вы думаете, это так легко? Что они сделали со мной: отец и эта… Как они посмели? Они же обманули и предали меня!
- Да, ты права. У тебя есть причина для обиды. У тебя есть причина для ненависти.
- Вот видите…
- Да, найти причину для обиды всегда так легко, - продолжила Саша, говоря уже как будто не с Таней, а сама с собой, - однако…
- Что «однако»?
- Однако не слишком ли часто мы обижаемся, даже не давая себе труда поразмыслить и нажать на тормоз? Обижаемся на случайных прохожих, соседей, сослуживцев, друзей, родных, на самых дорогих и близких нам людей? Обижаемся и возводим стены обиды между собой и окружающими. В свое время меня поразили слова одного священника, которые я услышала. Он говорил о том, что первый признак гордости – это обида. И когда мы обижаемся, мы должны поймать себя на мысли, что в этом проявилась наша гордыня – страшная болезнь, которая разъедает нашу душу, как кислота.
- При чем тут гордость? Они предали меня! Мне больно!
- Разумеется, тебе больно. Но и ему больно. Твоему отцу тоже больно. Но ты не хочешь думать о его боли. Как часто мы не думаем о другом человеке, закрываемся от него, считая, что обида нанесенная нам – это страшное преступление, которое нельзя простить. А вот в этом и проявляется наша гордыня. Мы обижаемся и возводим стену. Раз стена, два стена – и вот мы оказались в полной изоляции, и теперь можем с чистой совестью упиваться своей гордыней – мыслями о том, что к нам, таким замечательным, отнеслись с недостаточным пиететом и вниманием. Подруга забыла поздравить с днем рождением? Свинья же! Бац – и стена. И нет подруги. Муж не купил шубу, которую давно просила? Вот сволочь! В бан его! Профилактический. На два дня. И стеночку возведем. Для начала стеклянную. Чтобы супруг мог с той стороны сигналы бедствия подавать и чтобы момент не пропустить, когда грешник на колени упадет. Ребенок нахамил? В угол и на горох! И не дай Бог простить его на секунду раньше установленного срока. Пусть изрыдается и измолится о прощении. А мы пока стеночку. М-м, из кубиков Лего. Профилактически-педагогическую. Мы ее потом разберем, если что…
Таня смотрела на Сашу глазами, в которых стояли непонимание, упрямство и слезы. Но Саша продолжала говорить, не глядя на нее, как будто споря не с ней, а с каким-то другим человеком.
- Тут перегородочка, там стеночка, сям заборчик. И вот с каждым днем такие стены будут только расти, укрепляемые с двух сторон слоем кирпичей и известки, пока однажды не превратятся в Великую Китайскую стену, уходящую в небеса и простирающуюся на сотни и сотни километров. И все. Уже не разрушишь, не перепрыгнешь, не обойдешь и не докричишься. И что остается? Только блуждать до конца жизни в этом тобою самим возведенном лабиринте душевного одиночества, кормя болезненно искаженными воспоминаниями о своей обиде ревущее чудовище гордыни? И ведь каждая голова чудовища будет шептать на ухо, перебивая друг друга. «Нет, ну почему повысили его, а не меня? Разве я не достойнее?» «Он меня не оценил! А я ведь такая-растакая!» «Хорошая подруга так не поступила бы!» «Ты достойна лучшего! Ты себя не на помойке нашла!» «Пусть помучается немного, поймет, что теряет!» «Ах он неблагодарный! Да я же ради него ночей не спала, я же его рожала, а он…» И все: бесконечный-бесконечный лабиринт, в котором шепот стоглавой гидры будет отражаться эхом горечи от голых ледяных стен. Нет, извини, но я не собираюсь давать ни единого шанса этим чудовищам. Я буду давить гадин в зародыше. И злорадство, и обиду, и гордыню. Убить дракона! Убить в себе дракона!
Таня молчала. Она бы могла согласиться с ней, но… Саше легко говорить. Это не ее предавали, это не ей стирали память, лишив святого – воспоминаний о самом дорогом человеке. Это не ее обманули, подсунув вместо настоящей матери эту куклу с пластиковой душой и сердцем. Это не ее… Она снова задохнулась в своей обиде и отвернулась.
- Таня, думай сама, - жестко закончила Саша. - Это решать только тебе: будете вы с отцом до конца жизни бродить в лабиринте своих обид, или ты все-таки шагнешь ему навстречу и протянешь руку прощения и любви.
Таня, набычившись, молча кивнула. Это ей решать, тут Саша права.
И теперь, глядя на сгорбленную от боли спину отца, она вдруг воочию увидела стену, которая выросла между ними, укрепляясь с каждой секундой. Стену, которая вот-вот навеки разделит их, не дав уже ни малейшего шанса на взаимное понимание и прощение. Стена, которая отнимет у нее последнего родного человека. А ведь отцу осталось…
- Папа! – всхлипнула Таня. - Папочка!
И еще до того, как Сергей повернул к ней изломанное горем лицо, она бросилась ему на шею. А потом, рыдая и заливая слезами распахнутую ей навстречу грудь, начала что-то кричать, все еще обвиняя, все еще изливая гнев и ярость, но ощущая, как сдавливающие грудь кольца черной змеи постепенно ослабляют свой смертельный обхват, и становится легче дышать, легче плакать, как со слезами уходит последний яд ненависти, и как через руки отца в замерзшее сердце начинает проникать спасительное тепло и надежда.
- … и еще мама была очень смелой, упрямой и не давала сбить себя с толку.
Сергей с Таней сидят в обнимку на диване. Балконная дверь открыта, и вечерний шум врывается в комнату. Сергей обнимает дочь за плечи, а Таня сидит, прижавшись к нему, и то шмыгает носом, то улыбается, в зависимости от того, что рассказывает ей отец.
- Ты знаешь, как Ирина появилась у нас в доме?
Таня отрицательно качает головой.
- Мы в молодости дружили с одной парой и часто ездили к ним в гости. Однажды приехали, а хозяйка дома вся красная, взъерошенная и ругается. Стала извиняться, что обед задерживается. Пожаловалась, что у них проблемы с домработницей. У нас тогда никакой домработницы не было. Мама все сама в доме делала и говорила, что она не работает, поэтому чем ей еще заняться, если не домом и ребенком?
- И мама все успевала?
- А то. Она молодец была. Так вот. Та хозяйка дома рассказала, что у них дома стали вещи пропадать. Сегодня сережки золотые пропали. Вот они и подумали на домработницу. Она с Украины приехала в Москву работать. Кричали на нее, полицией грозили, она клялась, что ничего не брала. Тогда они ее жалованье удержали и из дома выставили.
- А эта домработница правда украла?
- Ты слушай. Когда мы из дома уходили, видим - у охраны девчонка стоит рыдает. Ее охрана в дом не пропускает. Мама вмешалась и поинтересовалась, в чем дело. Девушка эта и была Ириной. Она нам с плачем рассказала, что ей жить не на что. А на Украине дочь маленькая с бабушкой осталась. Она в Москву на заработки приехала. Ничего не крала, разумеется. А в отсутствие хозяйки часто брат ее приходит. Вот он, возможно, все эти вещи и взял. Но хозяева ей не поверили. Из дома выставили и обещали всем другим рассказать о ее нечистоплотности. Мне, если честно, сомнительной вся эта история показалась. Но мама твоя Ире поверила. И хоть нам и не нужна была домработница, она ее в дом позвала работать. Я Марине говорил, что история подозрительная и может нам боком выйти, но она упертая была. Мы даже чуть не поругались с ней из-за этого.
- И что потом?
- А потом оказалось, что действительно Ира ни при чем была. Это брат хозяйки, наркоман, вещи у сестры из дома таскал. Хозяйка даже перед Ирой извинялась. Только та к ним на работу не вернулась. А у нас осталась. Мы ее потом и другим знакомым порекомендовали. Твоя мама очень в людей верила.
- Она была добрая?
- Очень добрая, красивая и умная. Ты вся в нее, - Сергей наклоняется и целует дочь в макушку.
- Теперь я понимаю, почему Ира так хорошо ко мне относится, - задумчиво произносит Таня. - Если честно, пап, я от нее больше добра видела, чем от… - она запнулась.
- Чем от Марианны, - закончил за нее отец. - Ты прости меня, Нютка. Это я во всем виноват. Замкнулся в своем горе, только работой и жил. Думал, что тебе хорошо, а тебе вон как пришлось круто. И не семья у нас была, а черт знает что. Все в свои стороны тянули. Как лебедь, рак и щука.
- И кто я?
- Ты, конечно, лебедь, прекрасный белый лебедь.
- А я знаю, кто щучкой был, - засмеялась Таня.
- Это уж точно. Ну а я тогда рак. Рак-дурак. Все пятился в прошлое, мечтал спрятаться в своих воспоминаниях вместо того, чтобы в будущее смотреть. А теперь, наверное, уже и поздно… о будущем думать.
- Пап! – вскакивает с места Таня. - Подожди!
Она бежит в свою комнату. Где же это? Она достает тщательно убранный пузырек. «Дашь отцу как можно скорее, Таня, - объяснила тогда Ксандра, - это должно снять приворот. Хоть в сок, хоть в компот вылей, но заставь его выпить. Приворот снимет. А уж как дальше дело пойдет, это в руках Бога».
Таня бежит в кухню и торопливо наливает в стакан сок, потом добавляет туда же зелье из склянки. Она берет приготовленный напиток и идет к отцу.
- Пап! Вот! Выпей!
- Это что? – удивляется отец.
Тане не хочется врать, но и рассказывать правду она тоже опасается. А вдруг отец взбрыкнет и не станет пить? А он обязательно должен, он должен это выпить!
- Пап! – говорит Таня, заглядывая отцу в глаза. - Я очень тебя прошу – выпей.
Она протягивает стакан и ждет.
- Козленочком-то не стану? – усмехается Сергей.
Он смотрит в отчаянные глаза дочери. А что он, собственно, теряет? Ему-то и терять уже особо нечего. Кроме дочери. Сергей берет стакан и выпивает сок до дна. Таня забирает у него пустой сосуд и ставит на стол. Она снова садится рядом с отцом, и они обнимаются.
- Ты обязательно поправишься, пап, - с уверенностью говорит Таня, и Сергей невольно заражается ее уверенностью.
- Я постараюсь, Нюткин. Мне пришел ответ из клиники. На следующей неделе, сдав анализы, я туда поеду.
- Я с тобой, - пугается Таня.
- Конечно, со мной, - Сергей еще крепче прижимает дочь к себе и утыкается ей в волосы. Как хорошо! Как тепло и уютно!
- Расскажи мне что-нибудь еще про маму, пап, - просит Таня.
- Еще что-нибудь? Хочешь, я расскажу, как мама с подругой однажды на море голышом купаться ночью пошли, а одежду на берегу оставили, потеряли и потом за ней голые по берегу бегали? Хотя нет, не буду, это не педагогично. Вдруг ты тоже так делать будешь?
Таня легонько шлепает отца ладонью по руке.
- Рассказывай давай, - ворчливо требует она.
Сергей улыбается.
- Ну ладно. Так вот. Было это в «Буревестнике»…
