Книги
Я стояла на улице, и пронизывающий ветер продувал насквозь мою тоненькую куртенку. Дождь, к счастью, прекратился, но серые обрывки облаков, переплетенные с ветром, неслись по небу, грозя снова обрушить ненастье на хмуро насупившиеся крыши домов.
- Ксюша, стой!
От подъезда бежала сестра. Она поскользнулась на грязи и, едва чудом не упав, кинулась ко мне.
- Ксюша, не уходи!
Сестра намертво зажала меня в объятьях, и ее заплаканные глаза молили сильнее слов.
- Ксюша, пожалуйста! Не уезжай! Как же я без тебя буду?
Эти слова резали по и так кровоточащей ране, полосуя меня новыми приступами боли.
- Нинок! – шептала я сестренке, прижимая к груди ее тоненькую фигурку. - Прости! Но я не могу остаться.
- Ксюша! Не уезжа-а-ай!
Я смотрела на хмурое небо, на взлохмаченную макушку сестры и страдала. Две черные злобные собаки грызли мое сердце. Одна собака была моей совестью. Но еще больнее в сердце вгрызалась другая, с пеной на острых клыках и с остекленевшими глазами, в которых читалось безумие и ярость. Этой собакой была моя обида на мать.
Бабушка умерла пару лет назад. Я помню, как ее уносили из дома, такую жалкую и сморщенную от боли. Ее глаза как будто извинялись передо мной. За то, что она болеет, за то, что ей нужна медицинская помощь, за то, что она претендует на хотя бы малую толику внимания к себе.
- Бабушка, все будет хорошо! Ты обязательно поправишься, - как заведенная повторяла я, и бабушка кивала, соглашаясь.
- Конечно, Ксюшенька. Ты не беспокойся, деточка. Ниночку покорми. Там в холодильнике суп стоит. Я гречку сварить не успела. Ты сможешь сама?
- Ба, ну ты что. Я все сделаю.
Я накрыла ее руку своей. Какие тонкие, искривленные артритом пальцы! И сама такая хрупкая, с выпирающими ребрами на сгорбленной спине. Последние несколько лет бабушка сильно жаловалась на боли, пила пригоршнями обезболивающие таблетки, и это страшно изнашивало ее сердце и весь организм. Ей было больно что-то делать руками, но она подвязывала резинкой мизинец к безымянному пальцу, чтобы он не оттопыривался, и все копошилась и копошилась на кухне: убиралась, готовила, ходила в магазин.
Я вот думаю, а почему она выбрала для своей жизни дом матери, а не уехала жить к тете Ане или к дяде Косте в деревню? Ведь наверняка там ей было бы сытнее и удобнее? Может, мать была любимицей, потому что была младшей? Или бабушка выбрала мать потому, что хотела ей помочь? Помочь, видя ее взбалмошный и истеричный характер, не веря в то, что семейная жизнь сложится у нее хорошо? А может быть, также желая защитить от нее меня с Ниной? К тому же понимая, что даже малюсенькая пенсия будет для матери сильным подспорьем? Боюсь, что мне мучиться этими вопросами до конца жизни, и ответ я не услышу никогда, ни от кого.
Бабушка умерла через несколько дней в больнице, и мать отпросилась с работы, чтобы устроить похороны.
- Неужели обязательно затевать все с таким размахом? – недовольно спрашивала ее я. - Ну что за купечество?
- Это моя мать, - холодно отвечала родительница, с брезгливым недоумением глядя на меня. - И похороны должны быть на уровне.
На уровне чего? На уровне членов правительства? Или палаты лордов? А хоронить тогда только у Кремлевской стены?
Я не смогла отговорить мать от неуместного расточительства. Она приняла часть денег от родственников, которые по-любому хотели участвовать в похоронах и поминках, и отдалась угару транжирства. Позже, повзрослев, я начала догадываться, что этим мать пыталась вымолить прощение у умершей. Но тогда я лишь молча бесилась, глядя, как мать пытается доказать чужим, незнакомым людям, которых видит первый и последний раз в жизни, что у нас тоже все «как у людей».
Ну конечно, как у людей. Только почему-то мать не захотела никому рассказать о том, что после этих пышных похорон нам пришлось целый месяц жрать одну перловку, а деньги на школьные завтраки для Нины занимали у соседки.
После смерти бабушки часть домашней работы легла на меня. Не такое уж мудрящее хозяйство у нас было, да и ходить мне особо некуда было из-за отсутствия друзей и денег, но все же дополнительные заботы стали для меня нелегким бременем. Однако я приняла это безропотно, видя какой усталой приходит мать с работы и желая ей помочь, хоть чуть-чуть разгрузив от готовки и уборки.
Наверное, я простила бы матери и ее спесь, и ее дурацкую гордость, которая позволяла морить своих детей голодом, но не позволяла принять деньги у родственников, не говоря уж о том, чтобы унизиться перед проклятым бывшим супругом, но не могла простить одного: ее постоянных истерик, когда, срываясь на визг, она брызгала слюной ненависти, обильно поливая нас с Нинкой.
Мы были виноваты во всем: в том, что она забеременела нами и что родила нас от «этого урода», что не были гениальными или даже способными, «не то, что дети тети Ани, которые и в музыкальную школу ходят, и рисуют, и поют». Нас ругали за то, что мы смеялись, когда мать усталая с работы пришла, и за то, что поздоровались с матерью с постным лицом, за то, что в магазине закончилась акция, а мы не купили масло по этой акции, и теперь оно стоит дороже, и за то, что транжирим деньги, покупая масло по акции. Одним словом, угодить ей было совершенно невозможно, и дом с завидной регулярностью сотрясался от безобразных истерик матери, в которых она, мне кажется, даже находила извращенное удовольствие, питаясь этим негативом, как вампир.
Весь последний год я подрабатывала после школы уборщицей. Тетя Аня договорилась с учителями школы, где учились ее дети, что я буду там убираться по вечерам, после уроков. Разумеется, я ни за какие деньги не согласилась бы убираться в родной школе, но школа тети Ани была далеко, и шанс рассекретиться был невелик. Я проскальзывала мимо охраны стыдливой тенью, быстро убиралась в нескольких классах и в потемках шла домой, зажав в руке потом и кровью заработанные купюры. Тетя Аня обещала хранить мой секрет в тайне и не рассказывать ничего матери. Деньги я собирала на будущее.
Тот далекий разговор с Александрой в заснеженном сквере дал моим мыслям о будущем толчок в нужном направлении. Нет, я по-прежнему не собиралась идти на поклон к ней и к ее непонятной пугающей организации, но оставленный Александрой номер телефона - сохранившийся на затрепанном клочке бумаги, потом аккуратно переписанный в записную книжку и даже забитый в мобильный телефон, который я купила себе на первые заработанные деньги и тоже скрывала от матери, - этот номер был для меня неким далеким светом на горизонте. Я не обязана была идти на этот свет, но мир не казался уже такой темной пустыней, раз крохотный светлячок маячил вдалеке, подбадривая и обещая поддержку, пусть даже чисто моральную.
Поэтому выбор для меня был один, и путь тоже был один – ехать в Москву, в город больших возможностей и больших разочарований. Я видела свое будущее в позитивном ключе. Неужели во всем огромном городе я не найду себе работы, да хоть какой угодно? Мне, совершенно неизбалованной жизнью, должно хватить на угол и на кусок хлеба.
Я начала вести старательные расспросы среди тех немногих знакомых, которые смогли зацепиться в больших городах и возвращались на родину этакими конквистадорами Нового мира, бахвалившимися брендовой одеждой и дорогими гаджетами, рассказывавшими невероятные истории про свой звездный успех. Я расспрашивала их о тех первых шагах, которые я должна сделать, и удивлялась тому, насколько разнились советы и истории. Теперь-то я понимаю, что не все из рассказанного было правдой, а некоторые потрепанные рыцари по прошествии лет и вовсе возвращались назад, теряя по пути доспехи и шагая назад по растоптанным обломкам мечты. Однако сбывшиеся надежды редких везунчиков сияли слишком ярко, чтобы не привлекать новых наивных мотыльков, и я тоже, ослепленная этим светом, готова была устремиться в погоню за удачей.
Я понимала, что основной проблемой, с которой мне придется столкнуться в Москве, будет поиск жилья. Поэтому все зарабатываемые деньги тщательно откладывались в кубышку. От голода я умереть не боялась, привыкнув дома к полуголодному существованию и экономной трате денег на еду, а вот спать на улице не хотелось категорически. Я была почему-то уверена, что найду работу быстро и без всяких проблем.
Школа закончилась, экзамены тоже завершились, и я получила свой выстраданный сертификат об окончании среднего образования. План поездки был уже подготовлен, нужная информация собрана. Мне оставалось только собрать свой нехитрый скарб и отбыть на вокзал. Последние несколько дней я готовилась к серьезному разговору с матерью, которой предстояло узнать о том, что в ближайшее время я планирую покинуть семью. Безусловно, это могло быть воспринято ею как предательство. Однако я не знала, что этот разговор случится раньше, чем я планировала, и пойдет не так, как я хотела.
Мать встретила меня на пороге квартиры со странным выражением брезгливости на лице. Она наблюдала, как я раздеваюсь, и молчала, молчала осуждающе и презрительно.
- В чем дело, мам? – устало спросила я, уже готовясь к очередному выбросу негатива и к очередным обвинениям в страшных грехах.
- Может, ты поведаешь мне, Ксения, откуда эти деньги? – ледяным тоном спросила мать, указывая на пачку денег на столе.
Я посмотрела и похолодела, потому что это были накопленные мной деньги, тщательно оберегаемые и далеко запрятанные среди моих вещей.
- Откуда?.. – начала я спрашивать, но мать перебила меня.
- Я полезла в шкаф и нашла вот это.
Голос матери по-прежнему звучал обвинительно.
- Это мои деньги. Я их заработала, - сказала я, испытывая угрызения совести непонятно за что.
- И где же, позволь полюбопытствовать, ты их заработала? На панели? – голос матери сорвался в визг. Обычно она заводилась с пол-оборота, и ей ничего не стоило перейти к истерике за считанную долю секунды.
- Нет, не на панели, - как можно спокойнее ответила я. - Я в школе убиралась.
- И сколько же ты убиралась? Тут же много денег! Что ты мне врешь!
- Я не вру, мам. Я убиралась целый год, а деньги копила. Можешь спросить у тети Ани. Это она меня устроила.
- И ты скрывала это от родной матери? Которая тебя кормила и поила из последних сил? Да я…
Я попыталась было вставить хоть пару слов в шквал обвинений, обрушившихся на меня, но это лишь подлило масло в огонь. Вся речь матери сводилась к тому, что она, больная и умирающая, отдает последние силы на то, чтобы прокормить двух здоровых бездельниц, а одна из них собирала деньги лично для себя, невзирая на то, что ее родная семья подыхает с голода.
- Посмотри, посмотри, - орала мать, выталкивая за руку упирающуюся плачущую Нинку. - В чем ходит твоя сестра. В рванье же! Про себя я вообще молчу. А ты копила деньги на какие-то свои прихоти? Боже, я так надеялась, что ты наконец-то вырастешь, Ксения, и хоть немного поможешь мне, изнемогающей от тяжелой жизни. А ты!.. Ты оказалась маленькой неблагодарной мразью, которая не испытывает ни капли жалости к родной матери.
Все дрожало и рвалось во мне, а сердце ухало сердитым филином.
- Знаешь, мам, - сказала я. - Ты возьми эти деньги, раз они тебе так нужны. Возьми. Возьми, - тут голос у меня тоже начал срываться на крик: - Только помнишь, как мы хоронили бабушку, а ты потратила все деньги на похороны?
- Да как ты смеешь мне ставить это в укор?! Это святое!
- Святое? А помнишь свадьбу Егора, сына дяди Кости, в прошлом году? И какую сумму ты отвалила молодым на подарок?
- Все тогда…
- Опять «как все»? Только не у всех такие обстоятельства, как у нас. Нина тогда из-за твоих прихотей не смогла за целый год ни разу съездить ни на одну школьную экскурсию. Ни на одну, понимаешь? И лично мне, лично мне – ты же не ходишь на родительские собрания - мне пришлось выслушивать от дам из родительского комитета претензии, что Нине, как последней босячке, выделяли от класса деньги на подарок на Новый год, чтобы она не осталась…
- Да как ты смеешь?!..
- Ладно я, я уже пережила это. Но хоть о Нинке-то ты бы подумала! Она же по моим стопам идет. Стала изгоем в классе, такой же нищетой и девочкой для битья. Ты бы хоть ее пожалела! Чем пыль в глаза пускать!.. Могла бы хоть раз и переломиться! Могла бы и у отца…
Резкая пощечина оборвала мою речь. Мы обе замолчали и стояли теперь друг напротив друга, как два борца на ринге.
- Да как ты смеешь так матери говорить! Сколько я для вас делаю! – заплакала мать, прибегая к слезам как к последнему аргументу.
Я махнула рукой и молча пошла в комнату собирать одежду. Она была уже приготовлена заранее, и мне оставалось только сложить все в сумку. Руки у меня тряслись. Я вытирала злые слезы, повторяя про себя шепотом: «Я больше здесь не могу! Я больше так не могу!»
- Куда ты, Ксения? Остановись, слышишь! – выскочила из кухни мать, услышав щелчок двери и увидев меня, стоящую с вещами на пороге. - Если ты сейчас перешагнешь порог этого дома, то можешь не возвращаться. Да что же за тварь неблагодарная! Господи, да за что мне это?! Остановись, Ксения!
Но я ушла. Я поняла, что в какой бы форме я не попыталась преподнести свои планы на будущее, приняты они матерью не будут. И прощения за свои грехи тоже не дождусь. Тогда стоит ли откладывать отъезд и травить себе душу? Лучше уже отрубить хвост сразу.
- Я буду присылать вам деньги, - сказала я, надевая куртку. - Только трать их, пожалуйста, на Нину и на себя, а не на разные глупости.
- Да как у тебя язык поворачивается называть меня глупой?!..
Но я уже выходила за порог, не желая продолжать дискуссию, и прикрывала за собой дверь, отрезая путь назад. Отныне я была одиночкой, без семьи и близких. Отныне мне некому было сказать: «Мы с тобой одной крови: ты и я!» - и получить помощь в трудный момент. Отныне и до конца жизни отрезанной части меня суждено было терзать меня бессонными ночами и напоминать о себе тяжелыми фантомными болями.
