Книги
Какое тревожное и кровавое небо! Сергей сидит в кафе на палубе и наблюдает, как пылающее солнце погружается в воду, и море загорается, принимая в себя разливающуюся кровь. Легкий ветерок колышет огоньки свечей в стеклянных подсвечниках-шарах, расставленных на уютных столиках. Судно мягко плывет навстречу сиреневой тьме, готовясь погрузиться в прохладную плещущую тишину ночного моря.
- Закажем еще коктейль?
Голос жены выводит Сергея из задумчивости. Он переводит взгляд на родное лицо.
Как она прекрасна на фоне умирающего дня! Половина лица окрашена пунцовым закатом, а половина теряется в тени. Глаза умиротворенно искрятся, а тонкие пальцы оглаживают стекло бокала. Сергей обегает взглядом стройную несмотря на возраст фигуру жены, высокую грудь, остро обрисованную тонкой белой тканью, лежащую в загорелой ложбинке матово блестящую подвеску. Она так же привлекательна, как и много лет назад. Много лет? Неужели это было так давно? Ему кажется, что это было лишь вчера. Странная шутка память. Она вычеркивает дни, месяцы, даже года, но обводит маркером-оберегом какие-то минуты и часы, не давая им вылинять с календарных страниц жизни.
Почему-то Сергей помнил только тот миг, когда они уже подходили к ее квартире. А что было до этого момента? Где они гуляли? Что отмечали? Но память только пожимала плечами, тыча в выцветшую страницу, на которой уже нельзя было разобрать ни единого знака.
Впереди шла она, звонко стуча каблучками по плиткам пола, а замыкал шествие Миха. Бедный Миха! Его участь - это участь вечного игрока из запасного состава, вечного Санчо Панса, способного только подавать начищенное оружие и жалко трюхать позади на колченогом осле. Готового привести в компанию свою пассию и в любой момент без обид отступиться от нее, передав на руки негласному альфа-лидеру. Сколько раз так было? Да много. И в этот раз тоже. Однако не было ли в том вины и самого Михи? Разве он предъявил свои права, сказав «это моя девушка»? Нет, туманная формулировка «это моя знакомая» могла означать все, что угодно, эта формулировка заранее развязывала Сергею руки, она была его моральным оправданием, его зеленым светом, позволяющим втопить педаль газа и понестись дальше, забыв про тормоза и опасные повороты.
- Проходите, мальчики! Смелее!
Лукавый взгляд, небрежно отбрасываемые назад волосы, зазывный скрежет поворачиваемого в замке ключа, и вот они оба послушно проходят за ней в пустоту квартиры.
- А где твои родители? – спрашивает Сергей, окидывая пространство маленькой квартиры с типично советской обстановкой.
- Родители? – легкая заминка, словно девушка колеблется, не зная, что сказать. - А родителей нет, - отвечает она и останавливает взглядом уже готовый сорваться с губ вопрос-уточнение. Потом улыбается:
- Мальчики, а давайте еще выпьем! Есть хорошее вино.
- Продолжение вечеринки? С удовольствием, - тут же отзывается Миха.
- Не возражаю, - после небольшого колебания соглашается Сергей.
Он испытывает еще не до конца оформившуюся неловкость, разум пытается убедить его в неправильности ситуации, но Сергей, как обычно, цыкает на этот голос, не желая отказывать себе в удовольствии. Миха проходит на кухню, и там слышится хлопок пробки и журчание вина, разливаемого по бокалам. На стол ставится тарелка с порезанным сыром бри и оливками.
- Давайте за… кстати, за что?
- За красоту хозяйки дома! – галантно отвечает Сергей и первым отпивает из своего бокала вина, неожиданно оказавшегося терпким и крепким.
Что же было потом? И куда делся Миха, вечный неудачник, легко уступающий поле противнику, даже не пытающийся отбить ни одного удара? Ох уж эта память! Почему она оставляет одни эпизоды, безжалостно стирая другие? Почему одни воспоминания остаются лежать яркими островами, разбросанными по густо-синей глади океана, а другие навечно погружаются на дно? И судьба их – быть похороненными под тоннами песка, обрастать слоями кораллов, истончаться и растворяться в соленой воде и превращаться в бесформенные руины, лежбище скатов и пастбище донных рыб?
Они обнимались на большой и явно родительской кровати, ненасытно отдаваясь друг другу. Ее губы пахли вином, и он пьянел от их запаха все больше и больше. Она дышала, как загнанная быстрым полетом птица, торопливо расстегивая на нем ставшую неловкой помехой рубашку, и Сергей вздрагивал от прикосновения ее ледяных пальцев. Пиджак и галстук валялись на скользком паркете распластанными черными пятнами совести, но он старательно отводил от них глаза.
- Я хочу тебя!
Ее расширившиеся зрачки были темны провалом звездного неба, ее дыхание срывалось зноем летевших над пустыней далеких ветров. Они оба упали в россыпь подушек, как в омут своих желаний, забыв об остальном мире, отрезанном от их тайного и запретного пристанища.
- Ты моя! Ты только моя!
Он искал на ее теле тайных знаков, всей душой отдаваясь своему занятию, знаков, которые могли бы дать подсказку, объяснить, по какой причине он остался у нее этой ночью, почему она вдруг стала ему так желанна, так нужна, так жизненно необходима.
Ночь сминалась складками простыни, пахла потом и духами, а он все еще искал секретный код на ее теле. Однако тайна продолжала висеть в душном воздухе знаком вопроса, не желая сдаваться с первого раза. И еще задолго до того часа, как от их жарких объятий истаяла ночь, он уже понял, что отказаться от нее не сможет ни за что и никогда.
- Сереж, так что – выпьем еще по коктейлю?
Жена проводит пальцем по мокрому краю бокала, и Сергей морщится от пронзительного звука.
- Мариш, сто раз просил тебя так не делать! – замечает он, стараясь подавить глухое раздражение, которое подобно желудочной рези, поднимается в недрах организма.
- А я тебя сто раз просила не называть меня Маришей, - парирует жена. - Не люблю, когда ты так коверкаешь мое имя: Мариша-парниша.
- Хорошо. Во время круиза я буду тебя называть Ма-ря-чок! Мы же сейчас в море, - пытается Сергей свести к шутке начавшую тлеть ссору.
Жена морщит носик и барабанит пальцами по столу. Сергей отворачивается. Нет, ну почему она так бесит его иногда? Своими жестами, своими словами. Ведь сколько лет вместе. Просто удивительно: она так его порой раздражает, но при этом он отчетливо понимает, что жить без нее не может. Да что говорить! Он же пробовал это – уйти от нее. Но после недели одиночества, после первых минут эйфории свободы, он начинал испытывать глухую, лютую тоску, которая не позволяла ему забыться ни пьянками, ни безудержным сексом, ни-чем. И он возвращался домой, как побитая собака возвращается в опостылевшую, но теплую конуру, волоча за собой сникший хвост, и видел, как в глазах жены загоралось торжество пополам со злорадством. Она прощала раз за разом его измены, его попытку к бегству, и ее прощение тоже было сродни издевательству, подобно тому, как хозяин порой натягивает поводок у собаки только затем, чтобы напомнить ей об иллюзорности свободы воли и выбора.
- Как там дела у Танюшки? – спрашивает Сергей, чтобы заполнить словами молчание.
- Вроде все нормально. Гуляла целый день с Юлей, ходила в торговый центр, - голос жены бесстрастен, она лениво гоняет трубочкой по дну бокала стремительно тающие льдинки, вмешивая их в розовую жижу на дне, - вчера вечером приходил заниматься Георгий.
- А тебе ничего не показалось странным? – осторожно интересуется Сергей.
- А что мне должно было показаться странным? – тон холоден и отстранен.
- Ну не знаю. Что-нибудь.
- Да нет. Вроде все, как обычно, - жена пожимает плечами.
- Может, ты ей завтра позвонишь? – предлагает Сергей.
- Завтра разве не твоя очередь?
