Книги
Когда Марина смотрела на дочь, она видела в ней много дочерей. Они наслаивались друг на друга, как кольца на срезе древнего дерева, как подсвеченные солнцем листья на ветке, сквозь которые видны контуры других. И все они были где-то в ее глубине, спрятанные надежно временем и зримые только глазам матери…
…Марина помнила это. Стоило лишь ей затемнить глаза рукой, как она снова видела это, нет, не видела, но ощущала. Снова ощущала, как Танюшка пила молоко, высасывая его мощными рывками. Как дочь хотела жить, а Марина давала ей эту жизнь, и их связь – дающего и принимающего - ничем было не разорвать. Она была так крепка - эта нить, сотканная из белого сладкого нектара любви и нежности.
Глаза дочери закрыты, придавленные тонкими-тонкими веками, запутавшимися в сотне сиреневых венок. Как крылья бабочки, такие же огромные и прекрасные. Она пила, а дом хрупко покачивался в тишине, и Марина чувствовала, что земля медленно-медленно кружится в космосе. Но малышке было не страшно, потому что мать охраняла ее, удерживая от невесомости маленькое беззащитное тело.
Или вечер. Бьющие в стекла шумы улицы, ставшие сразу такими чужими и гулкими. Марина убирается в ванной, развешивает мокрое полотенце на сушке, а потом идет посидеть с Танюшкой и проводить маленького странника в неведомую страну снов. Священный ритуал, отменить который способно только пожирающее пламя всемирного катаклизма. Танюшка возится в кроватке.
- Мама, я кентавр.
- Кентавр?
- Ну, это который наполовину лошадка, а наполовину человек. Посмотри… - со смехом откидывает одеяло. - Я наполовину в пижаме, а наполовину голенькая.
- Ты скорее наполовину балда, а наполовину бестолковина. Короче, балдавр.
- Нет, - со смехом, - мама, пи-пи-пи, я мышавр. Нет, котявр. Мяу, мяу.
- Я думала, ты хомякавр.
- Хомякавром я вчера была. А сейчас я маленький котявр. Погладь меня по спинке. Мур-мур-мур…
- Спи, котяврик. А я тебе песенку спою.
- Тогда ту, про звезду, можно?
- Можно.
Тебе все можно, малыш. Марина обнимает дочь одной рукой, а другой гладит - выводит мягкие успокаивающие знаки на руке и на спинке. Охранительные руны, которые пишут на коже малышей все матери мира. Спать. Спать. Спи, малышка, спи! Пусть магия любви не даст тебе сбиться с пути на таинственной дороге, а ночь благосклонно склонит к тебе все звезды и осветит далекий одинокий путь.
Утро. Марина приходит будить. Таня открывает сонный и недовольный глаз. Но выскользнувшая шустрой мышкой мысль тут же заставляет ресницы вспорхнуть, а глаза распахнуться навстречу дню.
- Мама, я подумала и решила: хочу и Кена, и попугая с клеткой.
Продолжают давний спор. Марина пытается поторговаться.
- Слушай, а давай мы купим тебе Кена и посадим в клетку. Будет у тебя кенарейка в клетке.
- Ну мам!
- А рядом Барби посадишь. Будет кенарейка с барбарейкой.
- Ну мам! Мне нужен и Кен, и попугай.
- Ешь ты, что ли, этих Барби и Кенов?
Марина возмущенно глядит на русое лохматое чудо с отпечатавшимися на щеке полосками. И где это в постели можно найти такие узоры и орнаменты? Хотя если спать поперек, положив подушку на спинку кровати... Вечная история: придешь будить, а в постели запутанный клубок из одеяла. С одной стороны торчат голые ноги, а головы вообще не видать. Ни дать ни взять бабочка в куколе.
- Давай, раскуколивайся, горе мое, вставать пора!
- Мамочка, полежи со мной!
Откуда-то из недр требовательно тянется еще сонная розовая ладошка. Как можно отказать? Этот нежно сопящий нос, уткнувшийся в щеку, Марина проводит кончиком пальца по плечу и по спинке и думает: «Черт с ним, с супом, пусть весь выкипит к чертовой матери!» Только пусть это будет всегда, пусть каждое утро будет вот это: солнечный луч, касающийся щекотливо дергающихся ресниц, горячее тельце, прильнувшее к боку, неторопливый утренний разговор о таких неважных девчачьих делах. И каждая секунда проваливается в копилку времени со звоном золотой монетки.
Марина помнила, как шла по улице, держа в руке Танюшкину крохотную липкую ладошку, как дочь доверчиво держала ее за два пальца, а Марина шла и молилась Богу: пожалуйста, не разорви эту связь, пусть она длится вечно, нет, я знаю, что вечного ничего не бывает, ну пусть не вечно, но я хочу длить это долго-долго, всю жизнь, я знаю, что этого не может быть, ну пожалуйста, ради всего святого, пусть, пусть, пусть…
Да, Марина знала всегда, что рано или поздно это произойдет. Это свершится. И вот оно. Связь разорвалась. Навсегда. Она лишь отработанный материал. Куколка, из которой вылетела сверкающая бабочка. Сухая, отброшенная за ненадобностью ветошь. Тлен и пыль…. Тень, просто тень на стене, к которой можно повернуться спиной, чтобы не видеть боль в глазах… Просто не видеть…
