Книги
Дни тянулись и тянулись, вымораживая меня бессмысленным лежанием. Сколько могла, я давала мышцам нагрузку, прячась под одеялом, слегка приподнимая ноги, крепко сжимая кисти рук, стараясь двигаться незаметно. При этом я прекрасно понимала, что такие статичные упражнения дают очень небольшой эффект, но это было все, что я могла себе позволить.
Самым противным было то, что доктор запретил мне мыться. Сперва я думала, что он «отыгрывается» за вино, поднимая свой авторитет, но через некоторое время поняла:
мытье тела в этой стране считается крайне вредным. Воспользовавшись моментом, доктор прочитал мне лекцию о том, что теплая вода раскрывает поры тела, куда потом с легкостью проникают болезни.
Мне запрещали мыться, вставать с кровати, ходить, и уж тем более смотреть в окно. Это тоже признали вредным. Единственное, что мне удалось отвоевать, это фруктовый отвар, который подавали теперь к столу вместо вина.
Была и еще одна хорошая новость. Мадам Вербент, которая приехала сюда вместе со мной, вовсе не считала мытье ужасным. Как-то раз она с тоской вспоминала королевскую мыльню во дворце моего отца. Она так восторгалась горячей водой, льющейся из крана и мраморной отделкой стен, что это меня немного успокоило – не все считают чистоту тела кошмаром.
При том, что купаться мне запрещали, ночную сорочку меняли ежедневно и раз в три дня – полностью постельное белье. Это меня и спасало от запаха собственного пота. Софи тишком проносила за ширму, где меня переодевали, мокрое полотенце и торопливо обтирала мне тело, предварительно выгнав горничных. С каждым днем я все сильнее ощущала, насколько всем во дворце, кроме мадам Вербент, наплевать на меня.
Даже мои собственные фрейлины были ко мне вполне равнодушны. Они выполняли приказ, если я обращалась на прямую, но сами совершенно не проявляли интереса, предпочитая днями сидеть за столом и тихонько сплетничать. Иногда состояние становилось просто истерическим: мне хотелось рыдать и ломать все вокруг. Сдерживать себя стоило больших трудов. Думаю, шалили гормоны. Все же я достаточно много знаю о человеческом теле.
А дни все ползли тоскливой вереницей, похожие один на другой, как бильярдные шары – тяжелые и гулкие. Единственной отрадой были рассказы мадам Вербент. Она так явно тосковала по прошлой жизни: достаточно легкой, веселой и несколько безалаберной, что без конца предавалась воспоминаниям. А я получала хоть какое-то представление о бывшей семье Элен. Сведения эти я сложила в копилку памяти, иногда перебирая и уточняя у мадам кое-какие детали. Я прекрасно понимала, что все это однажды может мне сильно понадобиться.
Самым странным во всей этой истории, пожалуй, было мое отношение к ребенку. Точнее, к двум детям. К маленькой принцессе Элиссон и тому малышу, что все сильнее ворочался в животе.
Раз в семь дней дочку Элен по-прежнему приводили ко мне на несколько минут. У меня было достаточно времени рассмотреть малышку и пожалеть ее от всей души. Хорошо уже то, что красотой она пошла в отца, только цвет волос ей достался от матери. Несмотря на трехлетний возраст, это были достаточно густые и красивые пепельно-русые волосы, тяжелые и гладкие. Их нещадно стягивали в весьма сложную прическу. Девочка иногда напоминала мне карлицу, настолько взрослым и печальным был ее взгляд.
Она была хороша собой и почти всегда грустна, что и неудивительно – ей не давали бегать, играть, одевали в тяжелую и неудобную одежду, без конца муштровали, и я не видела хоть капельки любви от ее фрейлин к бедному ребенку. На кой черт ей эта парча, тяжеленный толстый бархат и массивные золотые серьги, которые оттягивают крошечные ушки, если с утра до вечера над ней измываются взрослые со своими правилами?
С малышом же, которого я вынашивала, все было еще сложнее. Я удивительно быстро привыкла считать его своим, откликалась душой и сердцем на каждое его движение, радовалась активности и с ужасом понимала, что его также заберут у меня. Если слабовольного мужа еще можно было как-то прогнуть, то королева-мать явно мне пока не по силам. Эта мысль тревожила меня все сильнее и сильнее. До самого момента родов.
Со дня, когда лекарь торжественно объявил, что малышу уже восемь месяцев и беременность протекает нормально, в моих покоях в углу поставили небольшую койку, и мадам Менуаш находилась при моей особе неотлучно.
Я благодарна была этой даме уже за то, что по ее настоянию несколько лишних раз в течение суток вставала с кровати. Горничные тащили ширму, она просила меня поднять сорочку и осматривала мой живот. Не знаю, действительно ли она была такой уж великолепной акушеркой и что-то там понимала или же, как и лекарь, просто пыталась набить себе цену, но я была за любую физическую активность.
Несколько раз мне даже удавалось побеседовать с ней, задавая вопросы. Неловкость состояла в том, что в отличие от Софи, она не могла присесть в моем присутствии. Поэтому разговоры были не слишко долгими: я чувствовала неудобство оттого, что мадам вынуждена стоять. Она легко и охотно шла на контакт, отвечала на все мои вопросы. Пару раз она вспоминала в разговоре “мои” предыдущие роды и факты, которые она при этом рассказывала, вызывали у меня нервную дрожь. Мне не верилось, что этот процесс будет происходить так по-идиотски.
Когда дошло до самих родов, я поняла, что акушерка не только не преувеличила творящуюся глупость, но просто не додумалась рассказать мне остальные подробности. Если мадам упоминала о присутствии на родах мужа-короля и моей свекрови, королевы-матери, то ей, похоже, просто не пришло в голову упомянуть, что кроме королевской пары на родах присутствуют еще и все мало-мальски значимые государственные чиновники.
Когда начались первые схватки и отошли воды, в мою опочивальню по одному и группками начали входить мужчины и женщины, которых я никогда прежде не видела. Большинство, конечно, составляли мужчины.
Процентов семьдесят из них были или в солидном возрасте, или как минимум лет двадцати восьми-тридцати. Почти все одеты в стиле “дорохо-бохато”. От разноцветных шелков, бархата и атласа просто рябило в глазах. Чтобы всем все было хорошо видно, зажгли десятки свечей и возле кровати, и по периметру комнаты, и на огромной люстре под потолком. А оба камина напихали дровами так, что пламя просто ревело.
При всем при том этим людям было глубоко наплевать на меня. Они разговаривали о своем, о том, что им было важно, иногда слышались негромкие смешки. Метрах в трех от моей кровати поставили два кресла, куда уселись король и моя свекровь. Их личная свита стояла полукругом за креслами и со скукой в глазах наблюдала, как бегают служанки, как мадам Менуаш пытается успокоить меня.
Чуть в стороне от изголовья группкой стояли лекари. Главным, похоже, был мэтр Борен, потому что говорил в основном он, а два других внимательно слушали, согласно кивая головой. При этом ни один из них даже не смотрел в мою сторону. Я вообще не понимала, на кой черт они здесь нужны!
Людей в комнате становилось все больше: каждые несколько минут дверь приоткрывалась и проскальзывал очередной опоздавший. Как правило, он немедленно присоединялся к одной или другой группе придворных или же просто начинал судорожно метаться между компаниями, разыскивая свою. От этого мне казалось, что я наблюдаю броуновское движение молекул – постоянное перемещение людей, беспорядочное и хаотичное.
