Книги
Штат дам, сопровождающих королеву-мать, резко делится на две части. Три фрейлины в возрасте около пятидесяти лет. Они чуть старше королевы и одеты в скучные дорогие платья: плотный шелк и тяжелый бархат, цвета или черные, или темно-коричневые. Платья почти без вышивки и кружев, даже драгоценные камни в украшениях темные: черные и мрачно-фиолетовые. В сумерках мерещится, что ни одна цветная искра никогда не касалась их одежд.
Еще четыре совсем молоденьких девушки, почти девочки. Они одеты точно так же неприятно, вместо вееров в руках у всех четки из черных или белых крупных бусин. Все они, и молодые, и старухи смотрят в пол и в спину своей королеве. Как и свита моего мужа, меня они не видят. У всех гладко зализаны волосы и поджаты губы. Кажется, что они все чем-то недовольны.
Следующие четыре фрейлины сделаны из совсем другого материала: они молоды и ярко-красивы. Каждая по-своему. Брюнетка, блондинка, две шатенки. Одежда их, пусть и темная, цветет дорогими вышивками и разноцветными камнями. Да и цвета их платьев на фоне черной стаи кажутся почти вызывающе яркими: очень густого бордового тона бархат брюнетки вспыхивает рядом с насыщенным синим роскошной блондинки. Им всем больше двадцати, но не больше двадцати семи. И вот они разглядывают меня, пусть и с полнейшим равнодушием, как нечто незначительное.
Это сложно описать словами, но я прямо чувствую, насколько выше меня по положению эти женщины. Чувство собственного превосходства и презрения ко мне окружает их аурой властности. Они выглядят так, как, наверное, в молодости выглядела моя свекровь.
Ей около пятидесяти, но крашеные в иссиня-черный цвет волосы добавляют лет. Резкие и все еще четкие черты лица: прямой ровный нос, пронзительный взгляд карих глаз чуть смягчают припухшие от возраста веки. Узкие губы слегка поджаты, что только подчеркивает тяжелый подбородок с несколько обвисшими брылями. Брови, мне кажется, тоже подведены: они очень неестественно смотрятся на бледной коже, а глубокие носогубные складки придают лицу некоторую брезгливость выражения.
Голос у королевы-матери низкий и густой. Говорит она не слишком громко, но тишина вокруг такая, что, кажется, все забыли, как дышать:
-- Доктор доложил, что вы отказались пить лекарство, – она не здоровается и не кланяется, она не спрашивает, как я себя чувствую, она говорит то, что считает нужным: -- Утроба, носящая королевское семя, обязана выполнять все, что ей велено, – королева даже не повышает голос, просто смотрит мне в глаза, и я внутренне сжимаюсь от какого-то животного страха. Есть в ее взгляде нечто парализующее волю. Так, почти инстинктивно, некоторые люди бояться змей или пауков.
Я глубоко вздыхаю, пытаясь сбросить пелену страха и отделить животный ужас Элен от своих собственных ощущений. А этих ощущений много: тут и злость на собственную слабость и беспомощность, и раздражение от ее манеры общаться и приказывать, и понимание – это мой враг. Делаю еще один глубокий вздох и отвечаю:
-- Я не стану пить лекарство, изготовленное на вине. Меня тошнит от него.
Кажется, я слегка ошеломила свою свекровь. На какой-то миг в ее глазах мелькнуло… нет, даже не удивление, а раздражение. Она продолжает давить меня взглядом и через секунду произносит:
-- Вы будете пить все, что я прикажу.
-- Нет.
-- Доктор объявит всем о вашем безумии, и лекарство будут давать принудительно, – она все еще не понимает, с кем столкнулась.
-- Рвота вызывает напряжение живота. Напряжение может вызвать преждевременные схватки и роды. Вы ведь не хотите убить плод короля в моем чреве?
Я говорю спокойно, так же, как и она не повышаю голос. Мой страх съежился и скрылся где-то в глубине. Нет, он не ушел совсем, он еще будет вылезать и пеленать разум, влиять на скорость принятия решения, но я училась бороться с таким половину своей сознательной жизни. И я продолжаю смотреть ей в глаза, не отводя взор ни на секунду, не давая ей возможности отступить с честью, вызывая на скандал. Сейчас, когда здесь присутствуют её и моя свиты, когда все происходит публично, я имею небольшое преимущество.
-- Ко мне следует обращаться «Ваше королевское высочество»! – она совершенно искренне возмущена и, похоже, не слишком понимает, что следует ответить. Я ведь не бросила прямое обвинение, но…
Это временное преимущество, я понимаю. Потому отвечаю:
-- А ко мне следует обращаться «Ваше королевское величество». И кланяться, входя в комнату. Это я ношу королевский плод! -- пусть я и не знаю местных обычаев, но это настолько очевидно, что обвинение в непочтительности я высказала почти машинально.
Лицо королева не потеряла:
-- Я передам сыну, что вы обезумели, ваше королевское величество, – спокойно и ровно говорит она и, повернувшись спиной, выходит из комнаты.
А в моей спальне стоит какая-то совсем уж мертвая тишина. Пульс частит у меня в висках, и я чувствую себя удивительно живой. Прерывается тишина через секунд скрипом, шуршанием и ударом: одна из женщин, что приветствовали королеву-мать, стоя у стола, падает в обморок. Поднимается суматоха, и только мадам Вербент, все еще стоя у моего изголовья, наклоняется и шепотом произносит:
-- Вы сошли с ума, Элен! – и я не могу понять, чего больше в ее голосе – восторга или страха.
Фрейлину выносят из моей спальни, а мне через некоторое время приносят ужин. К королевскому ложу ставят небольшой стол и придвигают кресло.
-- Мадам Вербент, я хочу в туалет.
Мадам гулко хлопает в ладоши, а затем громко и торжественно сообщает:
-- Королеве нужно облегчиться!
Я обалдеваю от такой подставы и чувствую себя очень растерянно. Неужели этот процесс происходит публично?!
Откуда-то появляются две горничные, ловко раздвинувшие большую ширму. Еще две приносят кресло-трон с дыркой по центру. Роскошное кресло, все в позолоте и атласе. Мадам Вербент и еще одна фрейлина помогают мне встать с кровати, почтительно поддерживая за руки, и усаживают на «трон». Как ни странно, их помощь не лишняя: меня шатает от слабости и сильно кружиться голова. А мадам и вторая фрейлина, усадив меня, не уходят, а почтительно остаются смотреть.
Мало того, что в комнате полно фрейлин у большого стола, а за трехстворчатой огромной ширмой топчутся четыре горничных! Так еще и эти… они просто стоят и смотрят! Я чуть прикрыла глаза и сделала дыхательную гимнастику для успокоения. Черт бы всех побрал, но мне придется принять это! Если с людьми я могу выстраивать отношения по-другому, то позволить себе отклонения от местных правил – нет! Пока нет. Очевидно, что та, прежняя Элен, проделывала подобное много-много раз и каждый день всю свою жизнь. Я не могу сейчас устроить скандал и резко поменять привычки. Никто не поймет, и решат, что я реально сошла с ума.
Господи, боже ты мой! Я агностик, но сейчас, сидя на горшке под бдительными взглядами придворных дам, просто молилась всем высшим силам: «Помогите мне сходить в туалет и не лопнуть от неловкости и стыда!»
Хуже всего, что вторая фрейлина полезла меня вытирать! Но я вынесла и это! Зато помыть руки после туалета никто не предложил. Только мадам Вербент заботливо сказала:
-- Ваше королевское величество, у вас, похоже, жар! Лицо совсем красное, сильно прилила кровь! Может быть, стоит позвать лекаря?!
-- Нет. Это скоро пройдет, мадам Вербент. Я чувствую себя нормально и хочу есть.
Ширму и «трон» унесли, а горничные вскоре вернулись, неся подносы с едой. Огромный кусок слабо прожаренного мяса. Большой каравай хлеба с плетеным узором на румяной корочке. Несколько сортов сыра, выложенных крупными ломтями на большое блюдо. На другом, симметрично поставленном на стол, холодная мясная нарезка, добавили какие-то сложные по форме колбаски, целую курицу, истекающую жиром. Узкогорлый кувшин с темной жидкостью. В большой кубок с каменьями мне налили вино.Одна из горничных так и продолжила стоять, держа поднос на весу: пирожные, ну или что-то похожее, ваза с яблоками и грушами и еще один графин с вином. Для разнообразия с розовым. Одна из девушек нарезала мясо и аккуратно выложила мне на тарелку сочащиеся кровью тонкие ломтики. Вторая нарезала хлеб. Третья так и стояла у меня за спиной: в ее обязанности входило пододвигать мне кресло.
Я смотрела на все это, чувствовала слабость и усталость, но в моем животе мягко ворочался ребенок. Мой ребенок, которого я могу родить сама. Я положила руку на живот, успокаивая малыша, и упрямо повторяла про себя: «Я все изменю!».
Даже на ночь меня не оставили одну. В комнате на кушетках устроились ночевать две фрейлины и у дверей на полу две горничных. В вечерних разговорах я выяснила имена служанок и узнала, что фрейлину постарше зовут миледи Лекорн. Несколько напыщенная дама в возрасте около сорока. Могу ошибаться, но мне кажется, что часть моей свиты отбирала королева мать: слишком уж независимо-нагло держала себя эта самая Лекорн.
Вторая фрейлина, чье имя я еще не знала, молодая молчаливая девушка, не вмешивалась ни в какие разговоры. Кстати, про себя я отметила странность. Мадам Вербент, которая удалилась с остальными дамами, единственная здесь, к кому обращаются именно так – мадам. Все остальные – леди и миледи. Так к ним обращались горничные.
Получается, что мадам Вербент – иностранка? А я? Очень может быть, что и королева Элен не местная. Значит, у меня вполне может быть какая-то семья?!
Вечерний визит доктора опять кончился конфликтом: не знаю, что уж там за травы в вине, но пить я отказалась. И сообщила доктору, что тошнота у беременных может плохо закончится. Он, недовольно покивав, вынужден был со мной согласиться.
-- Так что вы можете уточнить у его величества, но сегодня, во время визита, он обещал мне, что лекарство вы будете делать на воде. Никакого алкоголя – мне от него дурно.
-- Но ее высочество королева-мать…
-- В первую очередь вы служите королю!
Вот тут мадам Легорн и попыталась вмешаться, за что я просто приказала ей молчать:
-- …до завтрашнего утра, мадам! Ваш голос раздражает меня, и я запрещаю вам говорить.
Прямой приказ – отличная штука. Может, она и осталась недовольна, но поклонилась и отошла. Даже ночью в покоях горели свечи, что мне мешало довольно сильно. Спать я не могла, а просто лежала и обдумывала, что и как дальше делать. Как мне выжить в этом непонятном мире? Ведь я не знаю самых элементарных вещей. Даже такой важной информацией, как: «Кому можно доверять здесь?», я не владею. Пока у меня ответов не было.
А еще меня сильно беспокоила слабость тела. Я не представляла даже, сколько сейчас месяцев беременности уже есть, но понимала, что если мне не позволят вставать, я вполне себе могу и умереть родами. Не разродиться просто от физической слабости. Впрочем, тут все было не так и страшно. Некоторые упражнения я вполне смогу незаметно выполнять лежа, даже под одеялом.
Утро началось с возвращения всех фрейлин, довольно церемонного приветствия и поклонов. Умывали меня публично, для туалета вновь ставили ширму. И все это было столь же неприятно, как и завтрак, когда мне заглядывали в рот. Особое раздражение я испытала, когда воду мне подать отказались. С реверансами и извинениями, но отказались. Мне пришлось сделать глоток вина, запивая завтрак: слишком сухо было во рту. К моменту утреннего визита я уже «созрела».
В этот раз визит был совместный – королева-мать пришла ставить меня на место. При молчаливом одобрении сына она выговаривала мне довольно резко, местами по-хамски. Отчитывала, как гулящую девку. Опять звучали слова о том, что я – всего лишь утроба для королевского семени, и веду себя непозволительно. Я в ответ делала вид, что не вижу ее. Я смотрела только на опускающего глаза короля и пыталась достучаться до мужика.
Обе свиты оживленно переглядывались – в этот раз королевский визит выглядел гораздо интереснее. Некоторые поглядывали на меня с презрительным удивлением. В их понимании, я не имела права на такие речи.
А я медленно и монотонно долбила, что в случае, если меня продолжат поить вином, есть риск потерять ребенка. Потом потребовала позвать лекаря.
Очевидно, для короля ребенок все же был важен. Он, трусливо отводя глаза от гневающейся матери, послал прислугу за доктором. Мужу и свекрови подали кресла, они сели, свита продолжила стоять. У меня затекала шея и я незаметно старалась ворочать головой. Эти ублюдские правила приема вынуждали меня смотреть на мамашу с сынком. Муж все больше внушал мне отвращение. В таком возрасте и статусе быть мамсиком – уму непостижимо!
Лекарь прибыл не один. Очевидно, он давно служил при дворе, потому и представлял, чем может для него закончиться домашний конфликт в правящей семье. С ним в комнату ввалились еще четыре человека. Та самая горничная, несущая поднос с каким-то кубком, и двое мужчин, весьма солидного возраста – коллеги-врачи. А вот четвертой скользнула невысокая мясистая женщина, которую я видела впервые.
Несколько отечное лицо, платье из дорогой ткани, но почти полное отсутствие украшений и белоснежный чепец, атласный и отделанный кружевом, но фасоном точно как у горничных.
-- Мэтр Борен, огласите ваше мнение, – королева смотрела на сгорбившегося лекаря, как гадюка на мышонка. Мэтр еще уменьшился в размерах и, часто кланяясь, заблеял:
-- Ваше королевское величество! – низкий поклон в сторону Аквамена. – Ваше королевское высочество! – низкий поклон в сторону королевы-матери. – Я и мои коллеги настаиваем на новом, тщательном обследовании Её королевского величества! Позвольте представить вашему вниманию эту скромную даму, – он небрежно указал на женщину в чепце. – Это мадам Менуаш, лучшая акушерка королевства! Это она, если вы изволите вспомнить, помогала Её королевскому величеству при первых родах. Мы, – он обвел рукой всю прибывшую с ним компанию, – нижайше просим дать нам время для принятия решения.
-- Сколько времени вам требуется? – королева была недовольна.
Пока шли эти торги, я с интересом всматривалась в действия свиты. Старухи и девочки, сопровождавшие королеву-мать, тихо и безмолвно перебирали четки. А вот красотки косились в сторону мужчин, пришедших с королем. Оттуда к ним летели любезные улыбки, какие-то тайные знаки, вроде воздушных поцелуев, и прочие намеки на близкие отношения. В общем-то, нечто такое я и предполагала: свекровь стремилась знать все и обо всем. Можно быть уверенной, что своим сыном она управлять умела виртуозно.
Договорились, что к вечернему визиту «высокая комиссия» примет решение о вине, и королевская чета ушла, а меня начали расспрашивать доктора. В общем-то, вопросы были почти стандартные, светила тихо переговаривались между собой, мадам Менуаш не вмешивалась, изредка поглядывая на меня с сочувствием, как мне казалось, а я все больше елозила в постели, ощущая потребность сходить в туалет.
Наконец я не выдержала и позвала мадам Вербент. Опять громогласное:
-- Королева желает облегчиться!
Следом: горничные, ширма и «трон». Слава всем богам, хоть доктора не стали подглядывать. Зато их дальнейшие действия чуть не свели меня с ума. Я и так чувствовала себя отвратительно. Меня трясло от мысли, что теперь мне придется жить в этом мире. А когда горничная по требованию высокого седого старика передала им мой горшок, вынув его из туалетного кресла, я с ужасом увидела, как каждый из них макнул туда палец и обсосал его. Они собирались обсуждать вкус моей мочи!
Рвотный спазм я подавить не сумела, затем, чуть отдышавшись, оттолкнула кубок вина, что пихала мне в руки мадам Верьент и, глядя на засуетившихся лекарей, заявила:
-- За завтраком я пила вино. Вот вам результат! Вы точно хотите, чтобы от натуги я начала рожать преждевременно?
