Книги
Глава 4. Квартал Марэ
Старый король Генрих любил Париж, хотя тот по началу и был к нему не ласков, и немало денег потратил на его благоустройство. Он приказал достроить новый мост, соединивший два берега Сены с островом Сите и запретил сооружать на мосту дома, чтобы те не загораживали вид на реку. А по краям его, чтобы обезопасить движение, проложили тротуары.
На западной оконечности острова Сите заложили треугольную площадь Дофин, окружив её затем домами одинаковой архитектуры из розового камня, облицованными ложным белым кирпичом. На правом же берегу Сены выросла Королевская площадь — Плес Рояль.
Три десятка одинаковых трёхэтажных домов с розово-белой облицовкой, с арочной галереей внизу и с крытыми садами позади. С островерхими серыми крышами, крутые скаты которых прорезали слуховые оконца, а кое-где украшали изящные башни с часами и колоколом, образовывавшие симметричное каре.
Ещё пару десятилетий назад павильон короля на южной его стороне противостоял павильону королевы. Придворные вельможи, чтобы быть поближе к монарху, стали строить себе особняки неподалёку, и квартал Марэ стал самым изысканным и элегантным в городе: здесь селились послы, высшие судейские чиновники и финансисты. Учёные, художники, писатели и даже иностранные государи, бывавшие в столице с визитом.
Однако король сменился, и Лувр потерял свой лоск. Едва строительство Версаля началось, квартал Марэ начал увядать, пока не опустел совсем — так же, как и старый королевский дворец.
Здесь же стоял и особняк Рауля, маркиза де Лузиньяна.
Через большие ворота с фронтоном, украшенные серией скульптур, изображавших четыре стихии и два времени года, можно было попасть в большой мощёный двор. Ворота соединяли два больших павильона, в одном из которых размещалась кухня, а в другом — конюшня. Всё сооружение обнимало двор подковой: по бокам располагались службы и людская, каретный сарай и кабинет. На первом этаже главного здания размещалась большая зала, где можно было давать балы, и парадные комнаты. Пройдя же бальную залу насквозь, можно было выйти на террасу и спуститься в садик с французскими клумбами и аккуратно подстриженными кустами жасмина по краям. Расположенная в его глубине оранжерея сообщалась с королевской площадью.
На второй этаж вела лестница с кованными перилами, а наверху располагались апартаменты хозяев: прихожая имела две двери, одна из которых вела в покои господина, другая — в покои его фаворита.
— Этот дом в самом деле принадлежит тебе? — спросила Кенна, едва попала сюда в первый раз.
— Да, а что?
— Он не похож на тебя. Слишком… — Кенна повела рукой, — тяжеловесен. Старомоден. Нет, он не может быть твоим.
Рауль усмехнулся и зарылся носом в её волосы.
— Это дом моего отца, — у самого уха Кенны вполголоса произнёс он, — больше он здесь не живёт.
Кенна потянулась и зевнула. Рыжие волосы рассыпались по обтянутым шёлком подушкам. Она лежала и смотрела, как на потолке переливаются лазурью и жемчужно-серым облака, окружившие древних богов.
В углу спальни потрескивал камин, а в изножье кровати светились в жаровне горячие уголья. Стены украшали резьба и картины с изображениями греческих героев.
Комната, которую выделил ей Рауль, изначально была отделана в египетском стиле, но уже на следующий год, когда в преддверии нового сезона Рауль распорядился поменять интерьеры по всему дворцу, Кенне было позволено выбрать новые апартаменты и отделку самой.
В итоге они с Раулем, как и прежде, занимали каждый своё крыло, но Кенна занялась сменой оформления к новому сезону — в отличие от Рауля, доверявшего сведущим людям, она предпочитала во всём участвовать сама.
Рауль хоть отмечал, вполне искренне, что у Кенны превосходный вкус, но явно был несколько недоволен выбором самих комнат — они располагались от его собственной спальни настолько далеко, насколько позволяла планировка дворца.
— Я когда-нибудь прикажу построить галерею от вашей спальни к моей, — грозился он, но пока не брался исполнить свои слова.
В остальном же Рауль был образцовым меценатом. Не торопил Кенну и ничего не требовал от неё. Хоть та и ловила на себе порой жадные взгляды, казалось, раздевавшие донага, но на Кенну так смотрели не в первый раз, и куда приятнее было, когда этот взгляд принадлежал Раулю, ухоженному и разодетому в шелка, чем какому-нибудь дородному купцу.
Кенна привыкла вставать ближе к полудню — хотя Рауль, поднимавшийся на ноги раньше, посмеивался над её ленью.
У Рауля, однако, был другой список дел — он начинал утро с уроков фехтования в семь, затем только возвращался домой и приказывал подать завтрак, который, как правило, съедал, наблюдая за тем, как сонная и ещё лишённая защиты пудры и румян Кенна совершает утренний туалет.
Кенне он никогда не предлагал присоединиться к своим утренним занятиям. Рауль вообще не стремился втягивать его в свои дневные дела. Совершив совместный завтрак, они снова расходились по своим углам.
— Как насчёт Мольера? — спрашивал Рауль, наблюдая, как горничная надевает на худенькое тело Кенны рубаху, отороченную кружевами по краям. Его зачаровывало это зрелище — облачённая в десять одежд Кенна походила на фарфоровую куколку, которую страшно было разбить. Хотя ещё несколько минут назад был живой и гибкой, как дикая лань.
— Я не хочу Мольера, — повторяла Кенна в который раз.
Разговор о подборе педагога по актёрскому мастерству шёл уже давно. Вокалом с ней занимался господин Люлли*, а господин Бошан** давал уроки танцев, и здесь расхождений у них не было, но когда речь заходила об актёрском мастерстве, Рауль неизменно требовал, чтобы это был Мольер.
— Мольер занимается комедией, — упрямо продолжала Кенна, — я хотела бы играть трагедии. Шекспира, например. А ещё лучше… — она опускалась на кресло перед туалетным столиком и смиренно ждала, пока горничная раскалит щипцы.
— Ну же, говори.
— Это будет странный каприз, — предупредила Кенна.
— Каждый твой каприз удивляет меня, — поднявшись со своего места, Рауль подошёл к ней со спины. Окинул взглядом оба их отражения в зеркале: на его вкус они смотрелись вместе безупречно хорошо.
Сам Рауль был золотоволос, а в локонах Кенны пылал огонь. Зато глаза у обоих были голубыми и было в них что-то… Ни один, ни другая не смогли бы сказать, что. Только то, что их взгляды неуловимо похожи между собой. Оба холодны, как горные реки зимой, и глубоки, как озеро Лох Несс.
— Я бы хотела, — произнесла Кенна с обманчивой вкрадчивостью, — ставить легенды варварских племён.
Рауль поднял бровь.
— Нас сожгут на костре, — констатировал он.
— То есть, ты согласен со мной? — хитрая улыбка блеснула в уголках розовых губ.
— Не знаю, — признался Рауль и отвернулся от неё, — вряд ли Монтен Блан станет это играть. Сказать честно, мне давно перестал нравиться твой театр. Там не на что смотреть, кроме тебя.
Кенна хмыкнула. Этот разговор тоже повторялся не в первый раз, и, сказать откровенно, она начинала задумываться об этом и сама.
Теперь, когда Рауль обеспечил театр новыми красками декораций, выписал итальянского художника, чтобы тот их нарисовал, и раз в полгода дарил труппе новые костюмы, у театра, казалось, было всё, чтобы блистать.
Он даже порекомендовал труппу нескольким друзьям, но те быстро пришли к выводу, что Матильда для роли Офелии уже стара, Жослен в образе благородного героя просто смешон, а Сезар и вовсе не в состоянии поддержать разговор.
Зато все разом утверждали, что рыжеволосая горничная «страсть как хороша», и требовали её на бис, просили, чтобы она пела, играла на фортепьяно и танцевала — чего Кенна делать не умела.
