Книги
2
«Проводник» — очень красивое название для того, чей удел и судьба — убивать.
«Проводник между миров» — так они назвали меня и других, таких, как я.
В течение нескольких недель нас с девочками и всех остальных, кто прошёл испытание, расселили по разным спальням. Не знаю, как изменилась жизнь других, а меня поселили одну в северное крыло.
Здесь вдоль длинного мрачного коридора тянулись двери учеников — у каждого своя. В конце располагалось окно, выходившее на утёс, над которым почти что всегда бушевала гроза.
Я полюбила стоять, распахнув ставни, и смотреть на океан. Он сливался в единое пространство с моей душой, где царил такой же сумрак, всегда было холодно, и бушевал ураган.
Я снова осталась абсолютно одна и от того всё чаще задавалась вопросом — что же такое я? Мать рассказывала мне сказки, где кроме прочего существовало и колдовство. В её волшебных историях маги творили добро, защищали мир от тёмных сил, создавали из ничего замки и мосты.
За четыре года, проведённые в башне, я успела позабыть, как выглядит её лицо. Но ни разу не видела я и того, о чём она пела мне перед сном — ни замков, ни мостов. Только вечная гроза, бушевавшая за окном.
Чары, подчинявшие чувства и волю. Чары, приносившие боль. Чары, способные обратить пламя очага в пожар, покорить молнию и послать её во врага.
И вот теперь меня обучали убивать.
Мы, Проводники, на словах служившие звеном между миров, на деле изучали жизнь и смерть. Есть множество способов «проводить» несчастного в мир иной, помимо электрических разрядов и огненных шаров, которые магом использовать давно уже было запрещено.
Нас обучали как отличить одну чудодейственную траву от другой. Один и тот же цветок, поданный по-разному, мог спасти жизнь, а мог накликать смерть.
Мы изучали, как устроен человек, и как одним движением ветра заставить его замереть.
Как исцеляющий сон превратить в смерть, а смерть — в сон.
Они говорили красивые слова — о том, что мы, «проводники», нужны Аустрайху для защиты наших Островов. О том, что пока существуем мы, никому не придётся идти в бой. О том, что наша жизнь сольётся с жизнью архипелага в одно, мы будем дышать его душой и чувствовать каждое движение овевающих утёсы ветров.
Я верила. С каждым днём моя вера становилась всё сильней.
Но я ничего не могла поделать с собой. Меня привлекали не тайны жизни и смерти, а тайны материй и миров. Загадки отражений иных реальностей и сновидений, отражённых в зеркале и в воде. И легенды о тех существах, что обитают «на другой стороне».
Я хотела быть чем-то большим, чем просто одинокой девочкой, застрявшей в жерновах Семи Ветров. Пусть даже и Проводником.
Смерть, молнии, холод и огонь — они подчинялись мне всё лучше день за днём.
Мне было пятнадцать, когда я научилась прогонять грозу от своих окон — или снова призывать её. Тогда, когда захочу.
Наставник Озер — теперь он проводил со мной времени больше, чем кто-либо ещё, сказал, что это очень хороший результат. А я толком не знала почему. Я была грозой, и гроза была мной. Конечно, она делала так, как я захочу.
Больше всего меня удивило то, что в группе, куда меня перевели, почти что не было девочек, кроме меня.
Только худенькая и молчаливая Рейчел, длинные чёрные волосы которой всегда закрывали лицо, и Локлин — угловатая и широкоплечая, больше похожая на мужчину.
Первая пугала меня больше, чем любой из мальчишек. Когда она поднимала лицо, можно было увидеть, что в глазах её уже живёт та смерть, которую она призвана привести в этот мир.
Рейчел наслаждалась тем, чему её обучали. Наслаждалась мыслями о том, как будет убивать. Обычно она не говорила об этом вслух — но я видела это чувство в её глазах.
Не могу сказать, чтобы оно было так уж чуждо и мне.
Как-то я разговорилась с ней — я хотела знать. А она, очевидно, была рада расспросам, потому что кроме меня с ней не говорил никто.
— Тебе нравится убивать, — первая сказала я. Думала, она станет со мной спорить, но Рейчел ответила:
— Да.
По спине у меня пробежал холодок.
— Почему? — спросил я тогда.
Она странно повела головой, на секунду становясь похожей на змею.
— Они отправили меня сюда.
Я пока ещё не понимала тогда.
— Разве ты не хочешь изучать магию? — с удивлением спросила я.
— Меня никто не спрашивал, чего я хочу, а чего — нет.
Мне нечего было ответить ей.
Меня тоже никто не спросил. Но я никогда не считала наказанием то, что оказалась здесь. Что я имела бы там, на общей земле? Жила бы сейчас в нищете и стирала чужое бельё, чтобы помогать матери зарабатывать на хлеб.
И всё же зерно сомнения оказалось посеяно в моей душе. И, стоя у своего окна, я теперь часто думала о том, почему нас отправляют сюда, не спрашивая, хотим мы этого или нет?
С Локлин общение ладилось ещё трудней.
Она почти не ощущала токов магии и предпочитала орудовать мечом. Попала сюда, потому что однажды на занятиях воспламенила свой клинок и проткнула наставника насквозь.
Мне всегда казалось, что она не слишком умна — неуклюжа как в искусстве общения, так и в колдовстве. Всё, что она делала, было грубым, и мне никак не удавалось понять, почему её определили заниматься столь тонким мастерством.
На мой вопрос она ответила просто и легко:
— Я не люблю и не умею делать чего-то иного, кроме как убивать.
Мне стало грустно. Абсолютно отчётливо я поняла, что даже эти двое отлично знают, чего хотят и зачем оказались здесь.
Я не знала. Мне нравилось управлять стихиями, но я боялась, что когда-нибудь моя магия призовёт настоящую смерть. И не хотела торопить этот момент.
К своему удивлению, я обнаружила, что мне куда интереснее наблюдать за мальчиками — и, по возможности, общаться с ними.
Все, с кем я училась, были хорошо воспитаны, и многие происходили из знатных семей.
Раньше мне казалось, что богатенькие мальчишки до невозможности высокомерны и глупы. Ну… не могу сказать, что я была так уж неправа. Многие из них, обладая достоинством, манерами и красотой, имели такой заносчивый нрав, что больше хотелось врезать им чем-нибудь по башке, чем продолжать разговор.
Но в то же время мне нравилось, что они не грубят, не ругаются и следят за собой.
Были, конечно, и дети бедняков. Разделение между ними и аристократами проходило чёрной чертой. И те, и другие общались исключительно между собой. И те, и другие имели свой, особый язык.
И те, и другие с одинаковым презрением относились ко мне… потому что я была ни то и ни сё. Родители мои не принадлежали к знати, и я не пыталась этого скрывать — ещё не хватало, чтобы кто-нибудь из богатеньких отпрысков, польстившись на то, что других кандидатур в округе нет, решил вступить со мной в династический брак.
Но и бедняки видели, что хоть руки у меня и не такие белые, как у Рейчел, но я явно не привыкла отстаивать свою правоту кулаками и руганью на весь этаж.
Ну и, конечно же, куда больше останавливало и тех, и других то, что я была девочкой. Никто толком не верил, что из меня получится хороший Проводник. У Рейчел её пристрастия были написаны на лбу. К Локлин попросту опасались подходить. А меня упорно считали книжным червём — в том смысле, что все были уверены: я не пойду дальше книг.
Я бы, пожалуй, не стала доказывать никому и ничего, но мне было жутко одиноко здесь теперь, когда меня отделили от подруг — как в первые недели, когда меня только привезли в Башню Слоновой Кости.
В конце концов у меня всё-таки обнаружился один друг. Его звали Густав, и он, так же, как я, не вылезал из книг.
Он никогда не рассказывал о том, кем был до того, как ему пришлось стать колдуном, но на богатых мальчишек не походил.
По большей части мы с ним засиживались в библиотеке до утра, вместе разбирали заклятия и готовили магические эликсиры.
