Книги
- Кто это сделал? – быстро и резко спрашивает он. – Кто? – Он встряхивает Итту, легко приподняв за талию.
От неожиданности она запнулась:
- Ю-ювелир.
- Какой ювелир?! Почему ты их так боишься?!
- Это страшный человек…
- Как он выглядит? Его имя?!
- Боваддин. Он худой, высокий, темнокожий и на деревянной ноге.
- Где он?!!
- Ты станешь его искать? Зачем?! – девушка невольно начинает отступать от мужчины; ей становится не по себе.
- Тот, кто запаивал все это на тебе, лучше других знает, как нужно снимать! И, кроме того, у меня с ним свои счеты. Говори!
Волк наступает на нее, стиснув рукоять кинжала в ножнах; взгляд его, кажется, может резать подобно стали. Впервые Итта видит этого человек перед собой как грозного атамана. Теперь она готова поверить, что рассказываемые о нем ужасы, хотя бы частично – правда.
- Не пугай меня, пожалуйста, я сейчас скажу, скажу; но что если мой отец… Ведь он не сделал тебе ничего плохого, правда?
Волк шумно переводит дыхание:
- Я не хотел тебя напугать, прости. А при чем тут твой отец?
- Но он же рядом, в храме… Это жрец.
- Что? Жрец – твой отец?!
- Да.
Он сразу пускает взгляд на ее руки цвета легкого загара. И отвечает:
- К нему у меня нет вопросов. Не переживай… Ты потом расскажешь мне о себе? Конечно, если захочешь. А сейчас скажи: где найти Боваддина?
- Позади храма есть пристройка...
Волк кивнул и быстрым шагом направился куда-то.
- Погоди! – вскрикнула Итта.
Он повернулся.
- Там теперь повсюду множество солдат, которые только и хотят, что заполучить тебя.
- Да, или мою голову, я в курсе, - усмехнулся он.
Через четверть часа с верхней галереи Итта, стиснув руки на груди, наблюдает за тем, как Волчья Стая скачет в сгущающуюся темень, на юго-восток, туда, где прошла ее жизнь.
Что она может ему рассказать о себе? – Как росла при матери, ни в чем не зная отказа? Как, осиротев в двенадцать лет, была заперта на женской половине с двумя сварливыми мачехами? Что всеми правдами и неправдами постаралась приблизиться к единственному родственнику – к отцу?
Как он признал, что у нее живой ум и приятная речь, а движения полны изящества, но женщине, и тем более юной девушке невозможно, немыслимо появляться перед мужчинами с открытым лицом…
Покрывала душили ее, доводя до отчаяния; и тогда появился одноногий ювелир. Он предложил прелестный золотой гарнитур – браслеты, веер и полумаску, легкую, почти игрушечную, с атласными завязками. А к украшениям Итта, как настоящая женщина, испытывала слабость.
Девочка почувствовала себя принцессой, неотразимой и загадочной. Она часто развлекала отца и его друзей беседой и танцами; и друзья щедро одаривали ее. А отец велел надевать все подаренные украшения, потому что невозможно обидеть благородных дарителей.
Она взрослела, и отец укрывал ее все ревнивее, все богаче. Создание разнообразных ювелирных шедевров для дочери требовало ежедневных обмеров и примерок. Боваддин, а потом и его помощник получили от ее отца право входить к ней в любое время.
Крючковатые пальцы ювелира бесцеремонно ощупывали ее. Она смущалась, он подмигивал и скалил гнилые зубы. Однажды, застав Итту в одиночестве, а, скорее всего, каким-то образом удалив ее няньку и служанок, Боваддин притиснул ее к стене и начал жадно целовать.
Она вскрикнула и оттолкнула его изо всех сил. Он упал.
- Молчи! – шипел он, корчась на полу. – Помоги встать!
Она отшатнулась:
- Если ты еще раз попытаешься прикоснуться ко мне, я буду кричать так громко, что услышит мой отец и выгонит тебя!
Глаза Боваддина, устремленные на нее, мстительно сузились, а злая усмешка скривила рот. Незадачливый ухажер, наконец, поднялся и заковылял прочь. Нянька, бегом прибежавшая на шум, долго и безуспешно пыталась дознаться, отчего это Итта, всхлипывая, раз за разом моет совершенно чистое лицо?
Примерить полную маску уговорил ее подмастерье ювелира – вертлявый человек неопределенного возраста и происхождения. Он обратил внимание на то, как мрачен в последние дни ее отец.
- Я слышал вот этими самыми ушами, - взялся двумя пальцами за свое мягкое ухо рассказчик, - причина его печали в том, что дочь становится все больше похожа на свою мать. И от этого его сердце еще сильнее страдает по утрате.
Ради папы и мамы Итта готова была стерпеть многое. Надевалось и снималось дорогое сооружение так сложно и так долго, что однажды вечером, измучившись, Итта сама предложила «оставить, как есть». На следующий день подмастерье как в воду канул, она отчаялась посылать за ним, стала снимать сама, что-то погнула и сломала.
И тут началось самое настоящее безумие. Вбежал отец с нечленораздельными воплями и стал швырять и пинать ногами все, до чего мог дотянуться. Набегавшись, он обрел дар речи и обвинил ее в неблагодарности. Причем основным доводом были даже не кропотливая работа мастера или денежная оценка испорченной вещицы.
- Женская красота недолговечна, - твердил ее отец без конца, - лицо неизбежно покрывается морщинами и пятнами, а твой золотой лик останется молодым и прекрасным и через сорок лет. Любая женщина позавидует такой доле, а ты…
Тогда у нее впервые появились сомнения в его нормальности и неясное желание бежать, но куда?
А очнувшись следующим утром от странного сна, полного отвратительных кошмаров, она ощутила свою голову стянутой крепче прежнего. Привычный мир вокруг стал меньше и потемнел.
И вдобавок руки, руки оказались словно закованными в стальные перчатки и почти не повиновались ей. В комнате были отец, Боваддин и несколько слуг. Она высказала им все, что думает. Отец долго крепился, а потом закричал:
- У тебя змеиный язык, неблагодарная!
И выскочил за дверь.
После следующей ночи и очередного полуобморочного сна (видимо, что-то было незаметно подмешано в пищу или воду) она обнаружила, что не может раскрыть рта. И люди вокруг были незнакомые, кроме злорадного ювелира и бесстрастного отца.
С этой минуты ее жизнь стала чередой обрядов. Ее поднимали как куклу, как идола, наводили глянец, торжественно вынимали ненавистный рубиновый кляп, кормили-поили и затыкали рот снова, вели в храм, усаживали…
Но хуже всего бывало в безлунные ночи. С помпезными песнопениями ее укладывали спать в подобие драгоценного гроба. Отчаявшись, несколько дней она отказывалась от еды, и тогда ее с готовностью уложили в тот же гроб и накрыли каменной плитой!
Как долго продолжалось ужасное заточение – могильный холод, темнота, теснота, беспомощность, нарастающее удушье и щемящее одиночество? – вечность. Придя в себя, она больше ничему не сопротивлялась, как бы оцепенев. Золото взяло верх.
То, что отец действительно безумен, поняла, когда он припадал к ногам «богини Итты» и жаловался ей же на свою неблагодарную дочь.
Кому можно все это рассказать? Матери? Сестре? Сердечной подруге? У нее не было никого… только безумный отец.
